Неслучайная сопричастность
Шрифт:
Я сейчас спокойно переступлю порог,
За которым начинается новый путь.
Ты бы мог сказать мне что-нибудь, ты бы мог…
Или пнуть.
Да, минутку… Я оставила… Скажем, плащ.
Или зонт /какие мелочи, все равно/
Ты того… Нормально будет все, ты не плачь.
Не сойти с ума попробуй с такой весной.
Собирайся, сволочь, нас еще ждут дела.
Ты со мной.
Ты только представь, как я буду ее любить...
Ты только представь, как я буду ее любить –
ее,
Снег исчезает, как будто снимают бинт,
земля проступает, и тает последний слой,
и в воздухе влага – дыхание, словно пар,
выходит из почвы, клубится среди ветвей…
Ты только представь: весна – это время пар.
Весна – это время черных котов и ведьм.
Весна – это время отчаянных, время «Ч»,
священное время прошедших путем зимы.
Ты только представь: не будет привычных черт,
и каждое слово отныне меняет смысл.
Ты только представь: весна отдается мне,
и ветер приносит песни издалека,
и рыжее жаркое солнце, живая медь,
медовая женщина
спит
на моих
руках.
Если тебе надоест дорога...
Если тебе надоест дорога, можешь сойти с пути. Стать собирателем терпких ягод или седым вождем, жить на окраине леса, слышать ястреба, что летит туда, где никто ни о ком не знает и никого не ждет. Днем к тебе будут ходить за словом и за отваром трав, ночью шептать твое имя детям, что не ложатся спать. Ты оправдаешься всем, что скажешь, зная, что ты не прав в том, что не стало однажды нашим, в том, что тогда не спас.
Если тебе надоест дорога, можешь замедлить шаг, стать придорожным замшелым камнем, пнем, верстовым столбом… Пыль оседает, следы скрывая, мыши в траве шуршат, ястреб, в когтях унося добычу, мох полоснет крылом.
Где-то она обретает силу, где-то среди вершин.
Горы впускают ее под сердце и выпускают в мир,
где у огромного моря дышат легкие той души,
что разделила одну дорогу между двумя людьми.
Если тебе надоест дорога, просто закрой глаза.
Каждый идущий приходит к цели. Над перевалом гром.
Перед рассветом темнеет небо.
Старый шаман сказал, что над дорогой кружился ястреб и обронил перо.
Мне все кажется, Бог живет высоко в горах...
Мне все кажется, Бог живет высоко в горах.
Расскажи мне, что тебе видится с высоты? Я иду к тебе, научи меня не остыть. Я боюсь тебя, помоги мне не слышать страх. У тебя здесь покой – ни людей, ни имен, ни слов. Только небо и птицы, ныряющие в него. Ты плывешь легко, в облака опустив весло, задеваешь колокол, и раздается звон. У тебя здесь тишь да божия благодать, поднебесный купол, обетованный рай. Только там, под тобой, до самой земли – вода. И не видно тебя, как часто не умирай. Разреши мне рассказать тебе о других – о бескрылых, не отмеченных чистотой, одиноких – тех, кому не подал руки ни ты сам, ни переменчивый ангел твой. Что им делать, если речь заглушает плеск твоего весла, рождающего дожди? Ты всегда высоко в горах, на твоей земле из двоих идущих выживет лишь один. Что им делать, если ты не подашь им знак? Как понять, что кроме бога, никто не свят? Отпусти меня – вернутся к ним и узнать, как смертельно им тоскуется без тебя.
На земле костры, и время горит в кострах, люди жмутся друг к другу, греют ладони, ждут.
Бог нас любит, но Бог
живет
высоко
в горах.
Он стоит на вершине и слушает пустоту.
Я продолжаю смотреть на небо...
Я продолжаю смотреть на небо, слушать, как ты молчишь. Небо в закате, таких закатов я еще не встречал. Я наконец-то поверил в чудо, я, как ребенок, чист. Когда я забыл, что бывает больно, ты начала молчать. Если мы едем на север, значит, мы оставляем юг. Где-то на юге такое море, что не хватает сил. Компасы сходят с ума, скрывая, как я тебя люблю. Может быть, ты дорожишь словами, но я тебя не просил.
Мы сходили с ума в ожидании этого ветра,
задыхались беззвучно, по каплям теряя тепло...
Но закончился март – за 15 минут до рассвета.
Ветер встал на крыло.
Ничего не жди, все тянется, как обычно.
Выходные плавно перетекают в будни.
Мы же сами не свои, потому о личном
бесполезно говорить.
Говорить не будем.
Каждый день становится неслучайным...
Каждый день становится неслучайным,
обреченным на значимость без причин.
У меня внутри умирают чайки.
Умирают чайки, а ты молчишь.
Один произносит: у нас подрастает сын. Он слишком похож на меня, чтобы быть твоим. Мы будем жить вечно. Вот, я завел часы. Утром поговорим. Второй произносит: пусть ты родишь мне дочь, она будет слишком твоя, чтобы стать моей. Мы будем встречаться редко, и в этот дом никто не найдет дверей. Другой произносит: есть первый и есть второй. Не будет ни сына, ни дочери, буду я, я сила твоя, я тело твое и кровь, ты выживешь без меня? Они говорят, настойчиво говорят. Они беспокойны и слишком напряжены. Они звукоряд, пронзительный звукоряд…
А хочется тишины.
Мы смотрим на воду вместе, залив еще по-зимнему чист и кажется бесконечным. В кафе нам приносят книгу, в которой счет кофейным зерном рассыпан на чет и нечет. Я слушаю, как ты дышишь. Скажи, зачем нам счастье дается, когда мы его не ценим? На сваях причала чайки. Случайных черт почти не осталось, все вылилось слишком цельным.
За окном апрель...
За окном апрель – черноглазый турок – обещает холить да целовать. А внутри такая температура, что невольно плавишься на слова. У весны-то нынче восточный профиль, выбирает, гордая, где и с кем. Обжигаясь, пьешь ее крепкий кофе, по-турецки сваренный на песке. Начинаешь петь да слагать легенды, в складки юбки тянешься за ножом. И уже заранее знаешь, с кем ты и рабыней будешь, и госпожой.
Роксолана
*Не смотри в глаза мне, брось меня и забудь,
оставайся непреклонен и неделим.*
Господин мой, я уже на пути в Стамбул.
Я не помню иной земли.
Если кончиком языка провести по нёбу...
Если кончиком языка провести по нёбу, мое имя сорвется с губ, как случайный вздох. Мое имя – глина покорная, из нее бы мы лепили нежный лепет, любовный вздор, мы шептались бы ночами, потом молчали, приникали в тишине головой к плечу… Гумберт Гумберт, мы действительно одичали.