Несомненная реальность
Шрифт:
Девушка заметно вздрогнула и со страхом уставилась на него.
– Мы ничего плохого не делали! – прошептала она. – Честное слово! Мы… просто встречались, разговаривали… мы не замышляли ничего плохого! Франц… он несдержан на язык, но он хороший парень, добрый, он никогда…
– Оксана! – Олег попытался оборвать ее как можно мягче. Девушка снова вздрогнула и осеклась на полуслове. – Поймите, вас никто ни в чем не обвиняет. Вы не в следственном изоляторе УОД, вас никто не расследует. Ну сами подумайте – стал бы Народный Председатель лично заниматься мелкими шалостями вроде ваших? Я очень прошу – забудьте все свои страхи и предположения. Просто расскажите мне, кто вы, откуда и что помните за последние несколько
Он поднялся, взял стул, оседлал его, оперевшись руками о жесткую деревянную спинку, и приготовился слушать. Девушка несколько секунд явно колебалась, но потом вздохнула и принялась сбивчиво говорить.
Этим летом она перешла на четвертый курс Сечки, как студенты на жаргоне называли пединститут имени Сеченова. Вообще-то изначально она собиралась завоевать столицу, поступив в театральную академию и став знаменитой актрисой, но по конкурсу не прошла. Уезжать домой в сонный захолустный Бакряж с его двумя заводами – инструментальным и тракторным – и пустыми магазинными полками страшно не хотелось. Поэтому она, воспользовавшись извечной лазейкой неудачливых молодых людей, косящих от армии, успела перевести документы в пед на наименее популярный среди всех физмат. Училась ни шатко ни валко, сессий не заваливала, но и особыми успехами не блистала, и с тоской представляла себе свою будущую педагогическую карьеру – училкой, распределенной в какое-нибудь сельское захолустье, по сравнению с которым даже Бакряж покажется блистательным центром культуры.
Отличаясь замкнутым необщительным характером, за первые два года она так и не свела ни с кем близкого знакомства.
На третьем курсе все переменилось. Мирей Долохова, которую подселили в ее тесную обшарпанную комнату в общаге взамен отчисленной по собственному желанию соседки, познакомила ее с компанией молодых людей с параллельного потока. Несколько парней и девиц, мокольцев и провинциалов, организовали что-то вроде полуподпольного кружка. Ничего противозаконного – в этом месте Оксана снова испуганно вскинулась, и Олегу пришлось ее успокаивать – магнитофонные джазовые записи, за бешеные деньги купленные у фарцовщиков в темных переулках, наивные рассуждения на политические темы, прогулки по ночной Моколе, пиво и портвейн, уединение парочками в реквизированных на время у товарищей общажных комнатах…
Обычная компания молодых оболтусов, не знающих, чем занять свободное время, и опасно гуляющих по грани, рискуя оргвыводами факультетского воспитателя по общественной работе.
В тот день они впятером сидели на скамейке в вечернем парке, и третьекурсник Франц разглагольствовал о судьбах страны, об искаженных идеалах Народной Справедливости, о зажравшихся котах-чиновниках, связывающих руки молодому Народному Председателю (в этом месте Олег печально усмехнулся). Из рук в руки переходила самокрутка, дурманяще пахнувшая сладким запахом травки, которую тоже принес Франц. Этот разговор уже был далеко за гранью безопасного, и поэтому молодые люди были слегка на взводе, нервно оглядываясь по сторонам. Поэтому когда в конце аллеи появился полицейский патруль, им взбрело в голову переместиться куда-нибудь в другое место. Если бы не их резкий старт, скучающие полицейские, скорее всего, даже не обратили бы внимания на студенческую компанию. Однако сейчас они заинтересовались и попытались приблизиться.
Перепуганные студенты рванули напролом через кусты. Полицейские, уверившиеся в криминале, бросились за ними, одновременно оповещая по рации другие парковые патрули.
Спустя несколько секунд Оксана потеряла остальных. Ветви кустов и деревьев хлестали по лицу, и она, оберегая глаза, не заметила, как осталась одна. Она бежала вслепую, не зная куда, сердце рвалось из груди, легкие горели от напряжения. Треск веток под ногами не давал расслышать, гонятся ли еще за ней, но остановиться и прислушаться она не осмеливалась. И когда под ноги подвернулся особо толстый корень, а навстречу рванулся грязный березовый ствол, она почти обрадовалась, что наконец-то сможет передохнуть.
Пробуждение оказалось ужасным. Память о следующих нескольких днях оставалась словно окутанной густым непроницаемым туманом, в котором изредка проглядывали какие-то пьяные хохочущие рожи, брезгливо кривящиеся полицейские в странной форме, храпящие лошади… Она ела какие-то объедки, что бросали ей в грязных забегаловках, урывками спала на голой земле, несколько раз ей грубо овладели какие-то вонючие оборванные мужчины. Мысли путались, она не могла понять, где и почему находится, а вокруг не было ни одного знакомого места. Почему-то ей казалось, что ее арестовали, и сейчас она находится в колонии, отбывая пожизненный срок… то же чувство, что и в кошмарном сне, из которого не чаешь, как выбраться.
Потом посреди окружающего тумана вдруг отчетливо проявилась фигура Кислицына Олега Захаровича, Народного Председателя Народной Республики Ростания. Ей было все равно, она лишь хотела, чтобы этот кошмар кончился. Она бросилась к этой фигуре… и пришла в себя в этой квартире, в постели с грубыми заштопанными простынями, где в углу чернела дымными потеками по штукатурке печка, а под кроватью стоял ночной горшок.
Выслушав несвязный рассказ девушки, Олег задумался. Как и он сам, она попала сюда в бессознательном состоянии. И у них обоих в первые дни оказался отчетливо затуманен рассудок, вероятно, в результате сильного шока. Следовало проверить еще кое-что. Он поскреб подбородок, поднялся со стула, покопался в платяном шкафу и извлек на свет вычищенные и выглаженные брюки.
– Это ваше? – спросил он, разворачивая их.
Девушка посмотрела на штаны и кивнула.
– Здоровские штанишки, – грустно сказала она. – Франц подарил. Мы с ним… в общем, он хороший друг. У него водились такие вещи. Сама-то я в жизни бы на такие не наскребла, с моей-то стипендией в двадцать пять форинтов…
Олег кивнул.
– Понятно. Думаю, в ближайшее время вам носить их не светит. Не принято здесь женщинам в штанах ходить.
Он аккуратно свернул брюки и убрал их в шкаф. Судя по всему, одежда при переносе в этот мир также оставалась неизменной. Он вернулся обратно на стул, мучительно подыскивая первую фразу для объяснения. Оксана, впрочем, избавила его от колебаний.
– Здесь – это где? – настороженно спросила она. – У вас на даче?
– Здесь – это в другом мире, – вздохнул Олег. – Боюсь, госпожа Шарлот, мы с вами оказались в весьма странном положении. Видите ли…
Пятнадцать минут спустя Оксана все еще смотрела на него с недоверием, но в ее взгляде появилось что-то новое. Выслушав краткое описание новой реальности, она опустила голову и задумалась. Потом передернулась и принялась выбираться из кресла.
– Я хочу увидеть все своими глазами, – твердо заявила она. – То есть… то есть я уже все видела, но я… была не в себе. Я хочу посмотреть еще раз.
– Вы на ногах не стоите, – усмехнулся Олег. – Куда вам идти?
– А я не собираюсь идти, – девушка упрямо тряхнула волосами. – Я собираюсь ехать. На повозке, запряженной лошадьми, раз уж машин нету. А еще я есть хочу.
Она принялась развязывать пояс халата, но, спохватившись, быстро запахнулась и принялась оглядываться по сторонам.
– Э-э-э… господин Народный Председатель? – смущенно поинтересовалась она. – А во что мне одеться?
– Горюшко вы мое, – вздохнул Олег. – Я, между прочим, устал, как собака. Я полгорода сегодня исколесил, а Москва, к вашему сведению, хоть и деревня, нашей Моколе по размерам не слишком уступает. Ладно, сейчас позову хозяйку, она служанку за в магазин за одеждой отправляла. Местная женская одежда на нашу как-то слабо похожа. Только…