Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени
Шрифт:
Королевские манифесты с объяснением восточной политики, которые зачитывали прихожанам тысячи пасторов во всех церквях Швеции и Финляндии, на какое-то время успокоили недовольство, но новая волна возмущения могла подняться когда угодно. Нужен был быстрый и выгодный мир! Однако король не мог первым протянуть Москве оливковую ветвь, не рискуя, что это будет воспринято как слабость Швеции. Все следовало устроить как новгородскую инициативу, которую снисходительно поддержит Густав Адольф, монарх христолюбивый и великодушный.
Первые попытки прощупать готовность противника к миру были предприняты в начале 1614 года, на самом низком уровне, чтобы в случае неудачи можно было отделаться лишь недоуменным пожатием плеч по поводу ненужной суеты каких-то мелких людишек. К передовым заставам князя Трубецкого был направлен из Новгорода с грамотой посадский
Представительное новгородское посольство отправилось к князю Трубецкому искать с Москвой мира, но прием оказался еще более унизительным, чем прежде. Ответом была лишь грубая брань, причем на этот раз досталось не только «изменникам» новгородцам, но и самому Делагарди, назвавшему письмо князя «бессовестным» и «мужланским». «Тот, кто хочет вести дела с русскими, обязательно должен запастись палкой за поясом», — уверял Делагарди своего друга канцлера.
Гнев новгородского наместника был понятен: предводитель московского воинства в очередной раз обвинил полководца в воровстве денег, предназначенных для выплаты шведским наемникам летом 1610 года. Из-за этого наемники перебежали в разгар сражения при Клушине на польскую сторону, что привело к катастрофе соединенного войска и падению царя Василия Шуйского. Предательство шведов, как утверждал Трубецкой, полностью освобождало нынешнего царя от прежних обязательств Москвы по отношению к Швеции. Русские не собирались даже примириться с передачей шведам Корелы — об этом заявляли их послы при всех европейских дворах, а очищение Новгорода Трубецкой называл в качестве предварительного условия мирных переговоров. Московские бояре, сидя в своей сожженной столице, казалось, сошли с ума, перечеркнув годы смуты и разорения. Они как будто мысленно перенеслись в прошлое, в процветающую и могучую Московию начала правления Бориса Годунова. Об их отказе примириться с действительностью свидетельствовало даже упоминание в титуле царя Михаила «Лифляндский», хотя все попытки московитов захватить эту землю закончились поражением еще при Иване Грозном. Вывод из всего этого можно было сделать лишь один: в Москве просто некому формировать внешнюю политику, основанную на реалиях нового времени.
По доходившим в Стокгольм и Новгород слухам, юному Михаилу Романову Бог отказал в государственном уме и сильном характере, и, как всегда бывает при дворах подобных монархов, окружение погрязло в интригах и борьбе за власть, мало заботясь о государственной пользе. Перебежавший к шведам дворянин Михаил Клементьев свидетельствовал, что молодой царь «не особенно занимается делами управления, а от природы имеет грубый и ограниченный ум и к тому же склонен более к безбожным и мерзким делам содомитского свойства нежели к христианским добродетелям. Поэтому эти содомитские дела входят здесь в ежедневный обиход».
Если в Стокгольме считали русское упрямство не поддающимся логическому объяснению, то и в Москве к шведским притязаниям относились с сарказмом. Лазутчики доносили, что шведское господство в Новгородских землях подходит к концу. Захватчики оказались в положении саранчи, съевшей все вокруг и теперь погибавшей от голода.
Местные крестьяне, ожесточенные поборами, сожгли после окончания молотьбы солому, чтобы она не досталась шведским лошадям. Сена возле Новгорода накосили мало — народишко разбежался, — а в окрестностях Пскова на 100 километров вокруг шведы запретили сеять хлеб и косить сено, желая взять бунтовщиков измором: эта мера впоследствии ударила по ним самим.
Финские солдаты, посланные на заготовки сена, роптали из-за невыплат жалованья и выполняли крестьянскую работу спустя рукава, иностранные наемники вообще отказывались брать в руки косы. К маю 1614 года начался голод, пришедший, как всегда, рука об руку с болезнями. 12-тысячное шведское войско в России было распылено по крепостям, Делагарди мог собрать для отпора Трубецкому лишь пять тысяч
Делагарди писал королю, что воины «вынуждены есть конину, пока она еще есть, поскольку пехотинцы отбирают у всадников лошадей при любой возможности». Король в ответ советовал спалить и ограбить Новгород, население выгнать, знатных людей вывезти в Выборг в качестве заложников и отступить. Полководцу не следовало идти «против Бога, природы и высших сил до последнего».
Осада лагеря Трубецкого у Бронниц шла из рук вон плохо и могла в любой момент привести к бунту шведских наемников. Казаки стреляли из луков в направлении противника «агитационными стрелами», с привязанными к ним листовками, в которых призывали шведов переходить на их сторону, обещая, что ни в еде, ни в деньгах недостатка не будет. Полсотни человек уже перебежало к русским, остальные пока стояли на позициях, мечтая дождаться приезда в лагерь Делагарди, чтобы его растерзать. Однако полководец, умудренный печальным клушинским опытом, войскам не показывался, предпочитая следить за развитием событий издалека.
К концу июня, однако, позиционная война у Бронниц принесла шведам крупный успех. Казаки Трубецкого располагались в четырех шанцах, устроенных по обеим берегам реки Меты, и вызвать их из укрытий на открытый бой было невозможно. Два полковника, шотландец Коброн и голландец Моннихофен, руководившие осадой, медленно и упорно тянули апроши к позициям русских, и, постепенно приблизились к ним так близко, что слышны были разговоры в лагере противника. 27 июня Коброн повел свой полк на штурм одного из шанцев и, уничтожив 300 его защитников, взял земляную крепость. Еще один шанец пал под градом камней, которыми шведы осыпали казаков из подведенных под самые валы мортир. Трубецкой было разгромлен. Большая часть его войска разбежалась, а 400 казаков, сдавшихся на милость победителя, встретили страшную участь. Всех их зарубили по приказу Делагарди, отомстившего таким образом Трубецкому за его оскорбительное послание.
Последний удар по московитам, который должен был заставить их сесть за стол переговоров, решил нанести лично король. Юный монарх не мог смириться с мыслью, что в лавровом венке героя, который когда-нибудь увенчает его голову, не будет листьев за разгром русских. Густав Адольф объявил, что лично возглавит войска, которые приступят к осаде Гдова — крепости, оберегавшей подходы к последнему большому оплоту русского сопротивления на северо-западе — Пскову.
Напрасно королева-мать и советники уговаривали упрямца остаться в Швеции. Пусть Густаву Адольфу не дорога собственная жизнь, но ему следует подумать об интересах государства! Ведь если король будет убит, Швеция станет легкой добычей ее врагов! Войска в России ненадежны, монарх может оказаться в руках бунтовщиков. А в случае поражения насколько тяжелее будет заключить мир с русскими! Ведь победа над королем ценится куда выше разгрома одного из его подданных — тщеславные московиты будут глухи к любым призывам к миру. Наконец, поход Густава Адольфа в Россию придаст военной кампании совсем другое значение, русские воспримут это как вызов, и тогда уже точно длительной войны не избежать. Швеция же преследует в России, как пытался внушить воинственному юноше канцлер Оксеншерна, куда более скромные цели. Война ведется «более ради безопасности государства и достижения мира, чем из-за враждебности или стремления заполучить большие территории и множество крепостей».
Все увещевания были тщетны. Густав Адольф с детства отличался сильной волей и упрямством. Он — король, и он принял решение. Честолюбивые мысли подкреплялись и романтическими мотивами: Густав Адольф переживал свою первую любовь и мечтал положить к ногам избранницы, Эббы Брахе, состоявшей фрейлиной при его матери, покоренную русскую крепость. Незримые путы, свитые родными и советниками, были порваны, и Густав Адольф в конце августа появился в шведском лагере под Гдовом.
Хотя король благоразумно не вмешивался в распоряжения опытного Эверта Горна, возглавлявшего осаду, показывая, что прибыл под стены крепости учиться военному делу, а не отдавать распоряжения, психологический эффект от его присутствия был велик. Защитники Гдова понимали, что лишь крайняя необходимость может заставить шведов снять осаду, поскольку в их лагере находится королевская ставка.