Несознательный
Шрифт:
— А точно он сам застрелился? — Пытаюсь заронить сомнение в официальной версии.
— А кто его знает, — пожимает плечами директор, — там, на флоте, среди командного состава два года назад многие стрелялись. Ну и как будем решать?
А как тут решишь? Гусей дразнить себе дороже, но с другой стороны, мало ли кто что подумает, под следствие ее отец не попал, и соответственно приговора не было, а что свел счеты с жизнью, это не доказательство вины, мало ли какие личные причины тому виной. Так и выдал.
— Взвешенная позиция, в случае чего так и надо говорить, —
— А что я могу посоветовать? — На минутку задумываюсь я. — Только если улучшить их жилищные условия, сегодня ее семья живет у дальних родственников, и это при том, что тех и так до этого уплотнили, вот и выделить комнату в коммуналке.
— Нет, жильем не поощряют, — мотает головой Левин, — им вообще заведует завком, мое мнение, конечно учитывается, но требовать не надо.
Ага, требовать… понятно, для своих возможности приберегает.
— Тогда давайте грамотой наградим, — предлагаю беспроигрышный вариант.
Все дело в том, что грамота в начале сороковых это круто, не то, что в шестидесятых и более поздние времена, когда их раздавали направо и налево. Нет, грамота это документ о признании заслуг, а заслуженный не мог жить плохо, а значит и вопрос о комнате, при должном внимании, мог решиться весьма оперативно. Израиль Соломонович сразу понял, куда я клоню:
— Хитришь? — Улыбнулся он. — Хотя это выход, письмо есть, это уже основание. Хорошо, договорились.
Понятно, он быстренько перевесит вопрос на завком, те проникнутся и поспособствуют награждению Катерины грамотой. А сам директор здесь как бы и не причем, да мне, по большому счету все едино, хоть крути-верти, хоть верти-крути, главное результат.
Но на этом разговор не закончился:
— Помнишь наш разговор в конце ноября? Ты тогда сказал, что грядет война с Финляндией, — спрашивает директор, внимательно отслеживая мою реакцию.
Хм, нельзя сказать, что я не был готов к этому вопросу, но что он прозвучит именно сегодня, не ожидал. Неужели наступил момент истины? Или он еще не созрел?
— Помню, конечно, — дергаю плечами, мол, ну и вопрос задаете, — и уверен, что оказался прав.
— Абсолютно, — кивнул Левин, — особенно по поводу шапкозакидательских настроений и необходимости серьезной подготовки к войне. Если учитывать, что летом ты предсказал быстрый разгром Польши, то у меня возникли определенные подозрения. Умеешь предсказывать будущее?
Так, по моему время первого признания наступило.
— Это не предсказание, — поджимаю губы, — это знание. Предсказания никогда не бывают точны.
— Вот даже как? — Удивляется Израиль Соломонович. — И насколько точны твои знания?
— Если вы захотите узнать, что будет завтра или через час, то обратитесь не по адресу, считайте что это сны.
— Хорошо, — согласился Левин, — тогда подскажи, как убедиться в твоих способностях?
— Понимаю, двух раз недостаточно, вероятность угадать все же существует, — соглашаюсь я, — тогда давайте встретимся после десятого мая. У нас найдутся темы для разговора.
— Хоть намекни, о чем будет разговор, — улыбается директор, его откровенно забавляет такой разговор.
— Тема все та же, мировая война, — пожимаю плечами, — Германия нападет на Францию.
— Планы германского штаба можно узнать.
— Планы, да, а вот ход войны нет, — парирую я.
— Тогда ждем май, — подвел итог Левин.
Ждем! Вот ведь, нашел что сказать, у кого-то может быть и есть время ждать, а у меня нет, мало того, что пришлось плотно заниматься И-185 и спаркой на его основе, так еще и тренажеры требовали внимания. Убиться.
Однако время идет, а с учебой ничего не решается, отловить Поликарпова для приватного разговора никак не получается. В конечном итоге плюнул на все приличия и завалился в кабинет главного конструктора.
— Николай Николаевич, — начал я, — вопрос жизни и смерти, выручайте.
— Договариваться с царством Аида меня никто не уполномочивал, — хмыкнул он в ответ, — что случилось?
Объяснить ему свои затруднения хватило пяти минут.
— А есть смысл торопиться? — Удивляется Поликарпов. — К чему эта гонка за знаниями?
— Время терять не хочется, я готов сдать выпускные экзамены.
— Хорошо, давай свои документы, — соглашается он, — в твоих способностях я уверен.
Неделько несколько раз перечитал письмо-рекомендацию от Поликарпова, уж очень не хотелось ему допускать такого прецедента, но в конечном итоге сдался, все же главный конструктор величина.
— Готовься, — вздохнул он, — гонять будем не по билетам, а по всему материалу.
Вот и хорошо, зато потом никто не будет говорить, что повезло. Сам же я продолжал заниматься тренажерами, потихонечку мы выходили с ними на финишную прямую, в мае буду проводить демонстрацию. Работы по прорисовке местности, которую должен был наблюдать летчик с высоты птичьего полета, оказалось очень много, сначала с карты все переносилось на ватман, потом раскрашивалось красками, имитируя вид сверху, а потом через фильтры снималось на пленку. Пленка проявлялась, изображение отбеливалось и с помощью реактивов окрашивалось. Сложив три пленки, окрашенные в базовые цвета получали цветное изображение, которое потом и проецировалось на экраны. Конечно, никакой нормальной цветопередачи мы не получили, но если не придираться, сойдет за первый сорт.
Потихоньку, полегоньку работы двигались в нужном направлении, и первыми были готовы к показу именно тренажеры.
— Ну, показывай, чего там изобрели? — Заявился к нам Тихомиров Дмитрий Федорович, который был заводским испытателем с 1937 года.
Начинаю объяснять ему, что к чему, он внимательно меня выслушивает и заявляет, что готов испытать тренажер. Готов, значит готов. Запускаем задание и понеслось. Взлет — посадку, испытатель прошел нормально, а вот на стрельбе позорно засыпался. Это потому, что зазнайство из него прет, я ему предложил сначала по конусу отработать, а уже потом усложнять цели, но в ответ услышал, что нечего время тратить, по конусу стрелять.