Несравненное право
Шрифт:
Как бы то ни было, южные гоблины давно и успешно торговали с тарскийцами, а потому вынуждены были овладевать их наречием. Старый Рэннок пад Коэй в свое время спустил немало плотов по бурным горным рекам и довольно много общался с людьми, что, собственно говоря, и заставило его задуматься о том, так ли уж они плохи и изначально греховны, как утверждали старейшины и жрецы.
Рамиэрлю опять повезло. Прихотливая судьба привела его не в расположенную в половине диа пути от места встречи с Грэддоком (именно так звали спасенного юношу) деревню Ладэка, где заправлял жрец-старейшина, всеми фибрами души ненавидящий не только эльфов, но и людей, а в гости к изгоям, которых сама жизнь сделала терпимыми и научила думать.
В доме, окруженном частоколом с насаженными на него звериными черепами (чтобы умилостивить духов гор), жило четверо. Раньше всех там поселился Рэннок, который не был тогда ни старым, ни седым. Даже среди обладающих медвежьей силой гоблинов предводитель ватаги вогоражей [49] выделялся силой и смелостью. Никому иному не удалось бы спасти от расправы забравшихся в окрестности деревни людей — мужчину и женщину, видимо искавших в горах лучшей доли.
Было это, как назло, в канун праздника Начала Весны, когда нужно приносить жертву Тьме, чтобы та не отвернула лицо свое от своих детей и не позволила все выжечь яростному и несправедливому солнцу. Когда-то, во времена, которые ушли — Рэннок полагал, что к счастью, а жрец-старейшина Кадэррок пад Ухэр — к несчастью, — в жертву Владычице и Родительнице приносили красивейшего юношу, и в этот же день к Ней добровольно уходили старые и немощные, дабы не висеть камнем на шее молодых и вкусить заслуженного отдыха. Кроме того, на Темном алтаре расставались с жизнью пленники, захваченные после того, как день становился длиннее ночи, и лучшие бараны из прошлогоднего приплода. Тогда Ночной Народ был многочисленнее и сильнее.
49
Вогораж — плотогон (гобл.).
Рассказывали, что тогда гоблины жили в нижних долинах в каменных городах с храмами, а воины то и дело отправлялись в набеги за добычей и пленными. Затем случилась Беда, и пришлось спешно собираться и уводить женщин и детей в горы. Одни ушли на север, где среди острых скал и ледников продолжали думать о месте и оплакивать Изначальных Созидателей. Другие повернули на юг, где горы были пониже и полесистей. Северяне признали главенство Белых Жрецов, предрекавших возвращение Созидателей, южанам же явился некий Волчий Пророк, заповедовавший приносить в жертву себе подобных и не спускаться с гор до той поры, пока не прозвучит Зов Великого Омма.
Поколения сменялись поколениями, южные гоблины превратились в истинных горцев, все дальше уходили времена былого могущества, все больше смахивали на сказки рассказы о чудовищах-эльфах, о Созидателях, о Великой Проигранной Битве. Оставались смутная тоска да раздирающий душу интерес к поселившимся на равнинах… И еще твердое убеждение, что никто из людей не имеет права подниматься в горы выше Запретной черты. С теми, кто селился ниже, можно было даже торговать, тем более что приносили они вещи изумительной красоты, а в ответ просили всего ничего — деревья, каких в горах было пруд пруди, шкурки и шкуры, что всегда в изобилии были у каждого охотника, да вонючие травы, от которых и вовсе толку никакого не было. Напротив, стоило овцам или быкам забрести в заросли синявки [50] или кумарки, [51] как их красивая белая шерсть покрывалась отвратительными пятнами, которые не сходили до линьки.
50
Синявка — растущая только в горах Большого Корбута трава, содержащая в себе природный краситель синего цвета.
51
Кумарка — растущая только в горах Большого Корбута трава, содержащая в себе природный краситель зеленого цвета. Особенно ценится из-за того, что именно из кумарки готовится краска для церковных облачений.
Впрочем, люди и не рвались в горы. Видимо, и у них были какие-то запреты, а вот эти двое зачем-то пришли. И были пойманы. Вот тогда-то Кадэррок и показал зубы. Он и его дюжие сыновья, одному из которых и посчастливилось захватить добычу, решили встретить праздник так, как об этом пелось в старинных легендах. Пленникам бы пришлось умирать очень долго, если бы не вернувшийся на зиму в родную деревню спустить заработки, а может, и жениться, вогораж Рэннок. И дело было даже не в том, что он был пьян и с детства ненавидел Кадэррока и его недоумков-сыновей. Плотогон ничего не знал о Кодексе Розы, [52] но душой чувствовал, что пытать связанных подло, истязать же женщину, какого бы племени она ни была, и вовсе противно природе.
52
Кодекс Розы — кодекс чести, обязательный для каждого дворянина Благодатных земель.
Это могло показаться чудом, но Рэннок отбил полуживых пленников у их мучителей. Правду сказать, население деревни, хоть и молчало, было все больше на его стороне. И все равно назад ему ходу не было, ибо один из сыновей Кадэррока с проломленной головой остался лежать у котла с кипящим бараньим жиром.
Рэннок стал изгоем, но изгоем уважаемым. Он не мог жить в деревне, не мог привести себе жену. И даже не мог покинуть место своего преступления, ибо это означало, что разгневанные покровители рода убитого, не найдя виновника, могли обратить свой гнев на невинных. Вместе с тем никто не смел поднять руку на невольного убийцу, хотя все знали, где он устроился.
Рэннок построил себе дом на вершине Кумарки, горы, на которой никто не селился, так как склоны ее были покрыты никчемной ядовито-зеленой травой, что, как всем известно, означает, что местные духи-хранители почитают место сие мерзким и нечистым. Тем не менее здесь из земли били чистые и звонкие ключи, в кустах розичек [53] весной пели соловьи, а ранним летом ядреная зелень кумарки меркла перед сочной краснотой земляничных полян. Рэннок стойко переносил свое одиночество — охотился, резал по дереву, соорудил над пещеркой, из которой били родники, что-то типа часовни… Тяготился ли он своим изгнанием, тосковал ли по бродячей шальной юности, сожалел ли о своем шаге, никто не знал. Шли годы, и вот в одну зимнюю ночь в дверь постучали.
53
Горная роза, разновидность шиповника с лепестками темно-вишневого или снежно-белого цвета.
Он знал Грэдду с детства. Пожалуй, она ему даже нравилась, хоть и приходилась внучатой племянницей дураку-жрецу. Когда он в последний раз вернулся домой, Грэдда была смешной девчонкой, еще носившей короткую детскую юбку с бахромой и бусы из ягод рябины. Затем родичи, изредка приходившие к нему за медвежьими шкурами и горным медом и приносившие в обмен муку и холстину, обмолвились, что Грэдду сосватали в соседнюю деревню за состоятельного вдовца и что более богатой свадьбы на их памяти не было.
И вот теперь на его пороге застыла жалкая, облепленная снегом фигурка. Он не сразу ее узнал, но любой гость, пропущенный снежными духами, свят. Грэдда выглядела изможденной до последней крайности и притом была беременна. Не задавая лишних вопросов, Рэннок внес полумертвую женщину в дом, выскочил на улицу за снегом и принялся оттирать обмороженные щеки. Задаваться вопросом, что она тут делает в такую пору, времени не было. Впрочем, она все рассказала ему сама сразу же, как пришла в себя.
История оказалась самой обычной. Мужа, который был еще старше Рэннока, она не любила, хоть и исполняла все, что положено жене. Про самого Кроэрка они почти не говорили, но Рэннок сразу понял, что ни умом, ни добротой, ни красотой тот не отличался. Тем не менее Грэдда честно родила ему дочь. На сына сил у Кроэрка не хватало, но он предпочитал винить в этом жену. А затем в их деревню пришел такой же вогораж, каким был когда-то Рэннок. Он был весел, красив и смел. И она полюбила, сильно, отчаянно и безоглядно. Зима подарила им немного счастья, но потом пошли весенние дожди, и вогораж ушел за текущей водой, распростившись со своей мимолетной подругой и даже не обещая вернуться. А она поняла, что беременна, это было счастьем, она не сомневалась, что родится сын, но… Муж уже почти год не мог иметь к этому никакого отношения и предпочел прилюдно признаться в своей слабосильности, но не покрывать измену жены.
Обвиненная при матерях всей деревни, Грэдда не стала каяться и просить прощения, а высказала все, что накопилось за годы ее невеселого замужества. Высказала и ушла, сорвав с головы расшитую серебром и сердоликами повязку и бросив в лицо мужу свадебное ожерелье. В старые времена за такое ослушницу сбросили бы с обрыва, но это в старые времена. Сейчас же все просто растерялись и дали ей уйти, тем более мужа ее в деревне никто не любил; поговаривали, что свою предыдущую жену он свел в могилу побоями и попреками, потому и должен был искать новую в чужой деревне, куда еще не докатилась его дурная слава.