Нестор-летописец
Шрифт:
Князь Изяслав засел в Вышгороде с начала лета — задумал ставить новую церковь для мощей святых Бориса и Глеба. Собрал там лучших мастеров из Киева, позвал кое-кого из новгородских. Своему посаднику боярину Микуле Чудину смотреть за делом не доверил. Сам за всем глядел: как выбирают дерево, как рубят подклеть, как кладут венцы. А в Киеве вместо него княжила Гертруда с боярами.
Солнце клонилось к земле, когда Феодосий ступил на вышгородскую улицу. Строящийся храм отыскал быстро — недалече от княжьего двора. Изяслав в потной рубахе слушал объяснения плотника, как вырубать в бревне угловой замок. Признав Феодосия, он уронил топор и заключил игумена в объятия.
— Что за срочное дело привело тебя, отче?
— Дело несрочное, — ответил игумен, — но и неотлагательное.
— Как так?
— Пойдем к тебе, расскажу.
Князь водрузился на коня. Вспомнив, что Феодосий пеш, спрыгнул. Повел гостя в свои хоромы.
— Не побрезгуй трапезой, отче.
В той же грязной рубахе Изяслав жадно набросился на снедь: рвал руками мясо, проливал на грудь пиво из корчаги, шумно жевал огурцы. Феодосий отведал немного каши и морковного киселя. Гусельники, устроившись на лавке, тронули было струны, но князь прогнал их — знал, что печерский игумен не любит увеселений.
— Церковь строю, отче. Хотел в камне, да ждать долго. Срубную быстрее поставят. Тороплюсь почтить память святых сродников моих Бориса и Глеба, как и отец мой, князь Ярослав, их почтил. Чует душа — надо спешить. Отчего — не знаю. Может, помру я скоро, Феодосий?
— О том не гадай, князь. Ревнуй о деле, торопись оставить на земле благие плоды.
— О деле… Да, о деле. Что ты там говорил, отче, про неотлагательное?
— Сперва скажу о другом, князь. Остеречь хочу тебя. Нынче в Киеве снова объявился кудесник. На торгу волновал людей россказнями. Люди легко всему верят. Вспомни, с чего полоцкий мятеж в Киеве начался. Всеславовы волхвы по торжищам ходили. Потом новгородский мятеж. Теперь из Ростова пришли недобрые вести. Неужто одно с другим не связано? Везде волховники поднимают людей в топоры.
— Думаешь, отче, Всеслав Русь мутит? — нахмурился князь.
— Всеслав муж прямой и нелицемерный. Войной пойти может, а так хитрить не станет. Хитрости же тут хватает. От нее-то и хочу тебя остеречь. Осторожен будь, князь. Дружину свою твердо в руке держи, чтобы зла людям не творили, лихоимством не промышляли. Простой люд милуй. С братьями в мире живи. Больше всего тебя с братьями рассорить хотят.
— Кто?!
— Не знаю, князь. Сам допытывайся, кто враги у Руси.
Изяслав отобрал нож у замешкавшего холопа и сам раскроил пышный пирог с олениной.
— С братьями мне свары затевать незачем. Не Окаянный же я Святополк.
Сказав это, князь задумчиво отправил в рот большой кус пирога. Не Святополк, да. Второго сына, однако ж, назвал этим именем. Тогда еще жив был великий каган Ярослав, и во всем хотелось дерзко противоречить ему. Даже в такой малости, как имя дитяти. Ярослав, три года воевавший со Святополком, слег в болезни, когда узнал…
— Брат Всеволод тоже ныне ставит на Выдубичах монастырскую церковь. Молодая жена сына родила, так что ж не поставить. — Князь взгрустнул. — Святослав небось тоже разродится скоро младенцем. Слыхал, отче, сам немецкий Генрих ему жену просватал… Моя-то Гертруда помирать не собирается. — Он покосился на Феодосия и добавил: — Слава Те, Господи, на здоровье не жалуется.
— Такую жену, как княгиня Гертруда, еще поискать, — молвил игумен. — А Всеволожья и Святославля еще неизвестно какие жены будут.
— Святослав из немцев бывшую монашку взял. Какова из нее жена, не знаю, — ухмыльнулся князь. — А тебе, отче, такая княгиня, должно, по нраву?
— Не ведаю, какие в латынцах монахи, — строго сказал Феодосий.
— Про свое неотлагательное поведаешь мне наконец? — вспомнил князь. — Ради чего ноги трудил, отче?
— Ради отца и учителя нашего блаженного Антония. Уж год как обитель стоит без него. Преложи гнев на милость, князь. Вся братия тебя с воздыханием просит.
Изяслав, поскучнев, отодвинул пустое блюдо из-под пирога и велел холопу налить меду.
— Какой вам прок от Антония, если он все равно опять под землю закопается?
— Да и тебе, князь, никакого проку, что Антоний у твоего брата живет.
— Лукав твой ответ, отче, — заметил Изяслав, громко отрыгнув. — А ведь стар уже Антоний. Верно, скоро ему помирать? Ладно, пускай возвращается в Киев. И на меня злой памяти пусть не держит.
Феодосий поднялся, положил поясной поклон.
— Спаси тебя Господь, христолюбивый князь. Ну, коли позволишь, пойду я.
— Что так скоро, отче? — обеспокоился Изяслав. — Нет уж, раз пришел, так не пущу тебя, пока не напитаешь мою душу божественными поучениями. Зря, что ли, ты меня христолюбцем зовешь?
Так и не отпустил до самых сумерек: слушал, вздыхал, возводил очи горе. Иногда принимался спорить, особо когда речь заходила о латынцах. Изяслав никак не мог согласиться, что римская вера ущербная. Как же одобрить это, если старшая дочь была отдана замуж в латынскую землю? Померла там, правда, в скором времени, но это ничего не значит. А младшую Евпраксию за кого сватать? Кроме латынцев не за кого. Есть и у них своя правда, своя христианская доблесть.
— Не хвали, князь, чужую веру, — отвечал Феодосий. — Если делаешь так, то выходишь хулителем своей веры.
— И свою веру хвалю, — возразил Изяслав.
— А если и свою, и чужую веру хвалишь, то еще хуже делаешь. Выходишь тогда двоеверцем, близким к язычникам и еретикам.
— Да что ж такое! — негодующе воскликнул князь. — И так плохо, и эдак. А как хорошо? Выгнать всех латынцев с Руси? Не торговать с ними, не рядиться и не родниться?
— Если свою веру беречь, то и торговать можно, и договоры рядить, и жен оттуда брать. А если кого из них в беде видишь — латынца ли, сарацина или иного поганого, всякого помилуй и от несчастья избавь. Тем и похвалишь свою веру.
После вечерней трапезы Изяслав спохватился: Феодосию обратно идти, а на дворе близко ночь. Остаться до утра игумен не пожелал.
— Ничего, князь, дойду и в темноте. Дорога прямая, ночь короткая.
— Телегу тебе дам. Хоть вздремнешь недолго.