Нестор-летописец
Шрифт:
Вскоре от пристаней на Почайне должен был отойти другой обоз во главе с самим Захарьей — до Новгорода. Но все мысли его сейчас были об ином. Через седмицу после отплытия Даньши Киев облетела весть о половцах. Сердце у Захарьи будто в ледяную воду прыгнуло. Лодьи, верно, добрались уже до Псела. Может, и далее — до Ворсклы. Лакомый кусок для степняков. А не удастся пограбить, так спалят обоз, им чужого не жалко — зажгут стрелы и пустят на реку. Захарья потерял сон и покой.
Сам бы он не додумался. Подсказал Несда, богомольная голова. Надоумил пойти к печерским монахам и просить у них молитв. Они, мол, ближе к Богу. Когда-то Захарья тоже молился Христу, внимал епископу Леонтию в Ростове. Да все давно позабылось, и не было другого Леонтия, чтобы напомнить.
Он долго сидел на лавке, задумчиво стругал чурбачок, игрушку для дочки. Резное дело Захарья любил. Иногда так деревяшку изузорит — загляденье. Но в этот раз не дострогал, бросил и пошел на двор. Велел грузить телегу — в монастырь везти дары-поминки. Авось поможет монашья молитва. Попутно еще вот что придумал: после монастыря пойти на Лысую гору, принести жертву старым богам. Одно другому не помеха, так решил.
Со двора выехали не рано, чтоб монахи успели отслужить все, что у них по утрам служится. Захарья шел с одного боку телеги, Несда с другого, конем правил холоп Гунька. Купец поднарядился: атласная синяя рубаха с бархатными зарукавьями, порты из английского сукна, наборный серебряный пояс, вотола с искусной застежкой у шеи, сапоги светлой кожи, шапка из тафты с куньей оторочкой. Меч пристегивать не стал — не монахов же им пугать. Несде тоже сурово велел снять свою холстину и одеться как подобает купецкому отпрыску. Сын подумал и неожиданно легко согласился. В Печерском монастыре он ни разу не бывал, но слышал об этой обители давно и много. Поездка к чудотворным монахам была для отрока праздником.
За версту от Феодосьева монастыря, в Берестовом, узрели суету. По селу слонялись, пешком и на конях, княжьи кмети. Иные, поснимав рубахи, для упражнения рубились на мечах. Прочие задирали шутками девок и гоняли с поручениями холопов.
— Князь, что ли, пожаловал? — вслух подумал Захарья.
— Тысяцкий ополченскую рать собирает, — ни к селу, ни к городу высказался Гунька, которому надоело молчать.
— Знамо, плохо дело, — омрачился купец.
— Куманы, слышно, к Супою подходят, — сообщил холоп. — Силища несметная!
— Отец, могут ли половцы осадить Киев? — спросил Несда.
— Осадить-то могут. Сто лет назад, при княгине Ольге, осаживали. Да и тогда не взяли, а теперь и подавно. Не по зубам им станет Ярославов град.
Захарья говорил рассеянно, мысли его были далеко, с тремя лодьями, плывущими мимо вражьей орды.
На дороге от Берестового до монастыря часто попадались дружинники, едущие в одну и другую сторону. А то и вовсе — коней пустят щипать траву, сами под кустом на расстеленном мятле лежат, млеют. По небу ходят тучи, но надоевшим дождем не сыплет, и то хорошо.
Захарья на дружинников смотрел с пристрастием. В юности сам хотел стать кметем, надеть на шею воинскую гривну. Не сумел. Теперь и сын оказался бездарным к воинской храбрости. Княжьи отроки, словно чуя эту робость к оружию, на купца с его телегой поглядывали свысока. Презрительно ухмылялись, свистом и криком вытесняли с дороги. Захарья ужимался и тайком стыдился.
Когда показался монастырский тын, он бы вздохнул свободней, да не тут-то было. У ворот толпилась целая орава конных и спешенных гридей. С появлением купецкой телеги они показали к ней интерес. Остановили и потребовали:
— А ну поворачивай назад.
— Да я же… — Захарья растерянно оглянулся на Несду. — С дарами… для черноризцев.
— Неча тут шляться, когда князья благословляются.
— Князья? — убито пробормотал Захарья.
— Тебе, купецкая рожа, чего здесь надобно?
Несда вдруг догадался, что дружинники всего лишь смеются над ними.
— Мы к игумену Феодосию, он нас ждет, — громко заявил он. От смелого вранья кровь бросилась в лицо.
— Так прям и ждет?
— Занят Феодосий, пошли прочь.
— А пока он занят, мы с братом экономом дело справим. Поминки у нас — вот: мед, деревянное масло и пшено. Если не привезем все это сегодня, игумен Феодосий осерчает, — упоенно врал Несда. — Масло у монахов кончилось, нечем лампады заправлять. И князей угощать нечем — последний мед вчера доскребли.
Захарья униженно молчал.
— Ну, — чуть присмирели гриди, — если так… Заплати мыто и проезжай.
— Какое мыто, вы что, ополоумели? — Захарья от изумления охрабрел.
— Я те дам щас — ополоумели! — пригрозил один из отроков, для виду хватаясь за меч.
— Ладно, — смеялись другие, — пущай проезжает. Не то обидится еще, князю нажалуется. Ишь ты, вырядился, купчина. Чернецов нарядом не удивишь, у них у самих знатные одёжи — дранина да рванина.
Монастырский привратник, слышавший весь разговор, распахнул ворота для телеги.
— Прости, Господи, нас, грешных, — вздохнул он.
— Как бы нам с игуменом Феодосием повидаться? — смущенно спросил его Захарья, входя в обитель.
— Так у блаженного Антония все, — сказал чернец, — отец игумен и князья, и воеводы ихние. Обождать надо. А о брате Анастасе там узнайте у кого ни то. — Привратник махнул рукой на монастырское хозяйство. — На месте его никогда не сыщешь.
— Анастас — это кто такой? — еще больше растерялся Захарья.
— Как кто? — удивился чернец, прикрывая ворота за телегой. — Брат эконом. Ключник по-нашему. А я думал, знаете.
В глубине монастыря высилась небольшая бревенчатая церковь. Налево от нее не слишком ровными рядами стояли монашьи жила — кельи. По другую сторону — подсобные клети: поварня, хлебня, трапезная, мыльня, житный амбар и прочее. В клетях и между клетями видны были чернецы, исполняющие послушание на разных работах. Братия рубила дрова, молола жито, копалась в огороде, носила воду. Захарья велел Гуньке править коня туда. У проходившего монашка с мешком на спине спросил о брате Анастасе.
— А вон он.