Несущий перемены
Шрифт:
— Фалианы! Да что они могут знать? Дети приезжают к ним на каникулы, а не для того, чтобы учиться! — Гонри в ярости повысил голоса.
Палатон решительно кивнул.
— Именно потому я и приехал сюда. Отец слишком потворствует ей. Она будет весьма поверхностной художницей, если не научится спускаться с небес и соприкасаться с реальностью. А все это — он еще раз вдохнул пронзительный горный воздух — вызывает жажду настоящей жизни.
Пренебрежительное выражение исчезло с лица Гонри, он взглянул на Баку и бросил:
— Пожалуй, я смогу приютить его на пару ночей.
— Хорошо — потому
Гонри изумленно приподнял брови, а чоя уже побрела прочь, спотыкаясь, запинаясь и дрожа всем телом.
Гонри открыл ворота. Палатон почувствовал в нем приглушенный бахдар, подобный угасающему огню.
Его хозяин широкими шагами направился к дому.
— У вашей сестры есть стоящие работы? — бесцеремонно спросил он, не оборачиваясь.
— Кое-какие, — ответил Палатон. — Ей нравится работать в стиле Трезы Волан.
Если Гонри решит проверить его, то имя матери было единственным из имен художников, которые помнил Палатон.
Гонри резко остановился.
— Трезы? — повторил он. — Раннего или позднего периода?
— Как она говорит, раннего. Времен ее юности, хотя мне самому больше нравятся поздние работы. Во всяком случае, все ее работы были бы хороши, не будь она такой взбалмошной.
— Треза никогда не была взбалмошной, — сурово возразил Гонри, — даже в юности, когда только появилась здесь.
Палатон с некоторым облегчением узнал, что несмотря на все годы, художественные сезоны и учеников, которых мог иметь этот чоя, имя Трезы еще сохранилось в его памяти. И в то же время, хотя он всю жизнь знал, что его мать — художница, теперь ему было странно думать о ней просто как о представительнице мира искусства, а не о матери.
Гонри отчистил дворовую грязь и камешки с подошв своих сапог, прежде чем подняться на веранду. Палатон последовал его примеру. На веранде висели рамы с натянутой основой, грубое полотно, полузаконченные гобелены из шерсти, волос и тонких, пушистых перьев, а также грубой пряжи. Палатон случайно задел один из них, но Гонри промолчал, только широко ухмыльнулся.
Комнату заполняли ручные станки, рамы, слишком большие для такого помещения, пяльцы для вышивания и другие непонятные предметы, между которыми умело лавировал Гонри, проводя гостя дальше. Палатон понял, что размер дома определялся характером занятий его владельца. Остальные комнаты не были так заставлены, и в конце концов наверху они нашли более-менее пустое помещение. Здесь было тепло благодаря тяжелым шторам на окнах и мягкому, роскошному стеганому одеялу на постели.
Гонри кивнул в сторону работ на стенах.
— Это работы учеников, — и бросил рюкзак Палатона в угол.
— Они выглядят многообещающими.
Последовала еще одна широкая ухмылка.
— Все мои ученики обещают чего-нибудь достичь. Увы, не многим удается пережить первую славу. Кроме того, наше ремесло во многом зависит от финансовых возможностей.
Услышав этот намек, Палатон выудил из кармана чековую книжку, чтобы заранее выписать чек. Гонри бесцеремонно забрал у него чек.
— Теперь я куплю хорошего вина, чтобы согреваться в зимние вечера.
— Я буду рад купить
— Как вам угодно. Я не намерен спорить с чоя, который способен оплатить свои причуды. Я мог бы даже продать вам пару гобеленов, чтобы воодушевить вашу сестру, — он уже повернулся, чтобы уйти, когда Палатон попросил:
— Назовите мне имена других художников, с которыми я бы мог поговорить.
— О вашей сестре?
— И о Трезе Волан.
Гонри резко обернулся к нему, его глаза холодно блеснули, листок чека зашуршал в руке.
Палатон беспечно добавил:
— Я весьма заинтересован ее работой.
Напряжение уходило из фигуры Гонри очень медленно, по мере того, как он брал себя в руки. Его нос побледнел, но Палатон сделал вид, что ничего не заметил.
Гонри наконец произнес:
— Попытайтесь что-нибудь узнать в храме. Глава нашей общины должен совершать там дневные медитации, — он вышел, комкая в кулаке чек, выписанный Палатоном.
Храм был построен из горного камня — грубых, обтесанных вручную глыб, намертво скрепленных друг с другом. Однако стоящее рядом здание музея было сравнительно новым, вероятно, построенным в последние несколько веков, и его синтетические стены хорошо защищали от ветров и снега. Палатон прежде всего направился к музею, надеясь увидеть коллекцию работ учеников, которые бывали здесь, а также мастеров, и он не был разочарован. Он нашел даже вышивку Трезы, изображающую один из домов, стоящий в отдалении, хотя таких домов в городе насчитывалось не более двух. К двери дома вела мощенная булыжником дорожка с пробивающимися между камнями растениями — такая же, как улица, по которой шел сегодня Палатон. За домом на гобелене возвышалась гора, восходящее солнце заливало дом, а в небе, вдалеке, еще виднелась последняя звезда.
Картину были великолепны, как и движущиеся и статичные скульптуры, но больше всего привлекло Палатона затемненное крыло музея, где он долго простоял в торжественном молчании. Здесь размещались предметы психокинетического искусства — картины и скульптуры, которые оживлялись бахдаром, а теперь оставались мертвыми, поскольку больше никто не мог привести Их в действие.
Палатон уже выходил, когда услышал вечерний звон колоколов, отдаленный звук, на который эхом отзывались горы. Храм казался пустым, Палатон нехотя вошел туда, не зная, найдет ли там кого-нибудь. Этот храм предназначался не для очищения, а для повседневных медитаций, в нем царила полная тишина. Палатон в нерешительности стоял на пороге, считая, что в храме присутствует он один, пока до него не донеслись слабые, еле слышные голоса.
— Должно быть, ты и есть тот состоятельный гость.
Палатон прищурился, оглядывая комнату, и наконец заметил чоя — худощавого и старого, лысый череп которого казался и по цвету, и по форме напоминающим камень, обкатанный бурной рекой. То, что в таком преклонном возрасте этот чоя еще занимал пост главы общины, свидетельствовало о глубине и силе его ума.
— Я прибыл сегодня днем, — ответил Палатон. — Я — Териот.
Глава общины не поднялся с кресла, лиловые глаза устремились на прибывшего из морщин лица, и он заметил: