Несусветный эскадрон
Шрифт:
– Тем лучше, – вдруг сурово сказала Кача.
Она бы удивилась перемене собственного настроения – если бы заметила, что оно переменилось. А поскольку у нее глаз на затылке не было – она и не знала, что Тоол-Ава просто-напросто сзади протянула к ней руки и дала безмолвный приказ.
– Тем лучше, – согласилась с ней Вууд-Ава. – Ты у нас умница, все понимаешь…
– Бегунья наша лесная, быстроногая, – добавила Виирь-Ава.
Кача улыбнулась.
Авы могли бы вовсе не толковать ей про международную месть и прочие высокие материи, чтобы привлечь ее на свою
Они у девушки были довольно тонкие. А это считалось для невесты серьезным недостатком. Будь Кача богатой наследницей – надевала бы несколько пар белых чулок, чтобы ноги казались толще. Но на такую роскошь у нее не было денег. Ни на покупные чулки, ни на шерсть для вязанья.
А мудрые Авы объяснили ей, что толстые ноги – это как раз и есть недостаток. Просто у пришельцев все женщины такие – и ни одна из них не годится быть легконогой лесной бегуньей. Им, когда они определили Дитя-Зеркало, даже не пришлось исследовать родословную Качи – все было ясно по ногам.
Вот и сейчас, устроившись, как в шалаше, под огромными ветвями высоченной ели, приказав Кехн-Тоолу светить не слишком ярко, они всячески ублажали девушку. Они расказывали о знаках на камнях и на поясах, о Колесе Года, запечатленном в каменном круге, они рисовали восьмиконечную звезду из двух наложенных друг на дружку квадратов, где каждый угол что-то означал, либо день солнцестояния, либо праздник, – и Кача все отчетливее понимала, какое невероятное счастье свалилось ей на голову.
Правда, ей было чуточку тревожно за Мача.
Она знала, что незадачливый жених обречен на смерть, но это могло случиться завтра, а могло и через десять лет. Кача пыталась сидеть одним задом на двух стульях: она и готовилась когда-нибудь в будущем радостно принести парня в жертву ради избавления от народа-пришельца, народа-захватчика, осмелившегося презирать ее тонкие ноги, и хотела сейчас, сию минуту, все же спасти его от неприятностей.
Мудрые Авы это видели, но торопить события не стали – хотя для этого достаточно было протянуть сзади к затылку девушки источающие яд пальцы. Кача лишь несколько дней была Авой – а до того девятнадцать лет крепостной девицей, которая в лучшем случае могла бы пройти выучку на баронской кухне и стать служанкой у блудливого пастора. Мачатынь был для нее очень даже удачным женихом – если бы только сама она была чуть попроще…
И потому Виирь-Ава сняла висевшую на плече кожаную сумку, мехом наружу, достала из нее узелок и с словами «Это мой узелок силы» распутала стягивавшие кожаный лоскут крест-накрест и по-всякому жилы.
На ладони у нее оказался большой тусклый кристалл.
Кача уставилась на этот кристалл – потому что не смотреть на него она не могла, такое уж у него было свойство. Да и прочие Авы потянулись к нему. Одна лишь Наар-Ава отвлеклась – она достала откуда-то из-за спины большой бубен, но не круглый, а скорее девятиугольный – так хитро был выгнут каркас под натянутой кожей.
Она мелко-мелко заиграла пальцами по ворчливому бубну – но вдруг на тонкую руку легла медвежья лапа Поор-Авы.
– Смотри,
Кача помотала головой. Судя по рыку Поор-Авы, по сопенью прочих Ав, латышские женщины уж очень основательно поиздевались над древней святыней.
– Тебе ничего наш бубен не напоминает? – тоненько спросила Виирь-Ава. – Нет?
– Напоминает… – пробормотала Кача, и вдруг зажала себе рот рукой. Ей стало смешно.
– Ладно уж, посмейся… – качая головой, позволила Тоол-Ава. – Со стороны это, пожалуй, и забавно. Они не поняли, что это такое мы используем в тайных священнодействиях. Но им понравилась форма… как и всем примитивным народам, впрочем… И они стали, изготавливая свой вареный сыр с тмином, завязывая его в холстину, лепить эти самые девять углов! А спроси, зачем, для чего – не знают!
– Они украли нашу волшебную девятку, украли, сестричка, украли! – уже не взвизгнула, а проскрежетала Виирь-Ава. – А теперь – начинаем!
Наар-Ава, сосредоточенно глядя в середину бубна, опять мелко-мелко зашустрила пальцами. Потом среди рокота прорезались более громкие удары – и как-то они совпали с биением сердца Качи. Ритм все ускорялся, ускорялся – и вдруг в кристалле перед глазами девушки произошло какое-то движение.
Она увидела угол стола в корчме, и рукав синего выгоревшего доломана, и остроносый профиль. Увидела – и отрешилась от всего, что ее окружало. Она уже была там, в этой грязной корчме, где по военному времени и поесть толком не давали, поскольку все, что только могли, припрятали корчмарь и корчмарка для себя и своих детей. Она уже вдыхала несвежий воздух.
Однако выбора у Сергея Петровича, Ешки, Паризьены и Мача не было. Здесь они назначили встречу – сюда перепуганный и потрясенный Мач принес Ринглу, спасти которую было уже невозможно – она ушла в полет…
– Это война… – услышала Кача печальный голос незнакомой черноволосой женщины, обнимавшей цыгана, тоже незнакомого, прижимавшей к груди его кудлатую голову. – Это просто война. Обыкновенная война…
Возле цыгана, просунув руку под его локоть, сидел чумазый и сердитый цыганенок. Другой рукой он подносил ко рту то ломоть хлеба, то кусочек тонко нарезанного тминного сыра, и жевал с такой яростью, будто каждая черненькая тмининка была прусским уланом.
Кача была так близко, что могла бы их перечесть. Хотя ее не учили сложным вышивальным и вязальным узорам, как богатых наследниц, однако считала она неплохо.
– Неладно-то как… – прошептал красавец-гусар, опустив синие глаза, свесив роскошный седеющий чуб. – Дитя еще малое. Года на четыре помоложе Наташеньки будет…
А Мач, ради которого Авы затеяли все это действо с кристаллом и бубном, сидел на лавке рядом с гусаром, хмуро глядя в другую сторону.
– Замыслы строит… – прошептала над ухом Тоол-Ава. – Как от них от всех отвязаться.