Несусветный эскадрон
Шрифт:
– За цыганят они гибнут, – заметила Мааса-Ава.
– Ну так и пусть весь этот народишко погибнет поодиночке – и каждый в борьбе за свою личную свободу, пусть! – взвизгнула Виирь-Ава, но крепкая лапа запечатала ей рот.
– Наар-Ава права, – рыкнула Медвежья хозяйка, Поор-Ава. – У каждого – своя личная свобода, а нужно, чтобы эти дураки боролись за общую свободу! И погибли все вместе!
– Так что же, спасать? – изумилась Тоол-Ава. – Мы так старательно их сюда загоняли!..
Военный совет в чащобе продолжался, а Сергей Петрович оглядел свое готовое к бою несусветное
– Ах, жаль, знамени нет! С боевым знаменем и смерть милей.
– Это единственное, что тебя печалит, Серж? – озаренная внезапной мыслью, спросила Паризьена.
– Единственное! – улыбнулся он быстрой своей, ослепительной улыбкой.
– Клянусь пузом святого Гри, будет тебе знамя!
Адель сорвала с головы алый тюрбан, запустила руки в волосы и через миг ее распущенные косы взвихрились и полетели по ветру.
– Вот вам знамя! – рассмеялась Адель. – Труби атаку, Мач, дитя мое! Командира и знамя – вперед!
– Вот не думал, что приму смерть за женщину с такими волосами! – усмехнулся Сергей Петрович, и вдруг замер в седле, как-то озадаченно рассматривая возбужденное лицо Паризьены. Непонятно, что ему померещилось нового в хорошо знакомом лице…
Мач же тем временем поднес кулак к губам и действительно очень похоже протрубил сигнал атаки.
Тряхнул вороными кудрями Ешка, оскалив белейшие зубы.
– Деваться некуда – принимай цыгана, нецыганская смерть! А все моя гордость проклятая… Мне бы убраться подальше, а я?..
И вытащил из ножен саблю.
Адель первая пришпорила Фортуну и уже на скаку вознесла над головой клинок. Сергей Петрович помчался следом. А за ним поскакали Ешка и Мач.
Расстояние между отчаянным эскадроном и ошалевшими от такой наглости пруссаками на поляне все сокращалось, но ни один выстрел пока не прогремел, и вот почему.
Увидев вылетевшую из лесу женщину с распущенной гривой и на гнедой кобыле, кое-кто из черных улан немедленно ее узнал:
– Да это же наша Паризьена!
И другие голоса весело и нестройно подтвердили – да, она самая, дорогая пропажа – Паризьена!
А поскольку многие знали историю с побегом русского гусара, офицер дал вполне резонный приказ:
– Взять шлюху живьем! И прочих – тоже!
Он не сомневался, что имеет дело с вражеской разведкой.
Таким образом эскадрон молча доскакал до вражеских рядов – и тут только пруссаки поняли, что стрелять все же надо было.
Сабля в руке Сергея Петровича казалась невидимой – так лихо дрался гусар, отбиваясь от насевших солдат и успевая отбивать удары, направленные на неопытных бойцов. И Ешка, и Мач дрались бестолково, но отчаянно, к великому изумлению пруссаков, но есть же предел человеческим силам! И выстрелы наконец загремели, и руки бойцов притомились.
Адель оказалась отрезана от эскадрона, ее теснили к обрыву. И вот она оказалась на самом краю.
Казалось, одно оставалось отчаянной маркитантке – пуля в висок из собственного пистолета. И потянулась наконец ее левая рука к седельной кобуре, и взглянула Адель в глубину, чтобы убедиться в невозможности спасения и свой последний взгляд послать уж Сергею Петровичу.
Но вдруг с ее лица
Побывавшая под Сарагосой, переходившая Пиренеи маркитантка видывала на своем веку и не такую крутизну. А этот обрыв, действительно страшный для непривычного к горным пейзажам Мача, хотя и глинистый, и скользкий, и эта река, с пологим противоположным берегом и узкой песчаной полосой вдоль берега обрывистого, ее совершенно не испугали.
– Эскадрон! За мной! – крикнула Адель и послала Фортуну вниз.
Эскадрон видел, как метнулось за обрыв его развевающееся знамя. И до того бойцы в этот час друг другу верили, что Ешка и Сергей Петрович, не раздумывая, прорвались к самому краю и, не заглядывая в страшную глубь, послали коней вниз.
А вот Мач замешкался – он боялся-таки обрыва, да и конь его заартачился.
Но с одной стороны конский бок ему оцарапала прусская пуля. А увесистая лапа, что высунулась неожиданно из кустов, крепко треснула его по лоснящемуся крупу с другой стороны.
– Спасайся уж! – услышал Мач недовольный рык. – На этот раз…
И рыжий жеребец тоже кинулся вниз.
Кони, подстегиваемые всадниками, чуть ли не на хвостах ехали, тормозя передними ногами. Адель откинулась назад, и голова ее лежала у самого основания конского хвоста, и пушистые края эскадронного знамени, смешиваясь с хвостом Фортуны, волочились по глине, но не до того ей было.
– За мной! За мной! – кричала Адель и хохотала.
Когда пруссаки оказались на краю обрыва, Фортуна уже выскочила на песчаную полоску и приплясывала на ней. Адель выхватила оба пистолета – и по выстрелу досталось двум первым любопытным рожам, возникшим наверху. Тем временем рядом успешно съехал Аржан и Сергей Петрович выстрелил тоже, торопя Мачатыня и Ешку.
Никто еще не опомнился после боя и спуска, но времени радоваться не было – кони сами, не дожидаясь посыла, взяли в галоп.
Эскадрон берегом уходил от врага. Полоска была узкой, то и дело один из наездников скакал по мелководью, и разлетались радостные брызги, и тысячи радуг повисали в воздухе, отмечая след промчавшегося эскадрона.
Глава пятнадцатая, о красоте
Устав, кони перешли на рысь, а потом и вовсе пошли шагом. Наездники молча покачивались в седлах. Они все не могли отойти после боя и бешеной скачки. Они еще не могли понять, что остались живы.
Впрочем, молчали трое. Четвертая, Адель, вполголоса отчаянно ругалась.
Причина для этого была уважительная.
После спуска по крутому откосу ее распущенные волосы, заляпанные грязью и глиной, спутавшиеся, с застрявшими листьями, стеблями и только что не ракушками и лягушками, были решительно ни на что не похожи. Объявив собственную голову вкупе с шевелюрой эскадронным знаменем, Паризьена, увы, не подумала о последствиях.
Репертуар у бывалой маркитантки был достаточно разнообразен, и она комментировала свое печальное положение примерно на шести языках. В большом количестве упоминались способы плотских сношений, заразные заболевания и части тела, как человеческие, так и принадлежащие скотине.