Несусветный эскадрон
Шрифт:
– Нет, там не яйца, – сняв с денег ладонь, успокоил пан Каневски. – Пойдем. Если паренек хочет благополучно переправиться на тот берег, то лучше не дожидаться здесь утра.
Мач посмотрел на деньги и понял, что бессонная ночь, которая ему предстоит, неплохо оплачена.
Он вышел с поляком из корчмы, дошел до телеги, получил вынутую из-под рогожи увесистую корзину. Вроде и невелика она была, однако ж тянула столько, как если бы пан Каневски камней туда наклал. И стал спускаться к воде…
А если бы он обернулся, то и увидел бы, что пан Каневски, глядя ему
Плоты вдоль берега стояли еще короткие, их только предстояло перевязать в более крупные. Пока река узка – и плот невелик. И, если бы не война, довести их до Риги за несколько дней. А сейчас те, кто не пошел в корчму, устраивались на ночлег.
На предпоследнем звене каждого семизвенного плота был настлан дощатый пол и стояла плетеная из прутьев будка, где можно было ночевать. Поблизости от нее лежал слой дерна – там разводили костер. И цепочка этих костерков тянулась чуть ли не через всю реку. Мач сообразил – не настолько уж Даугава здесь широка, можно попытаться перебежать ее по плотам. Конечно, обремененный корзинищей гонец так просто скакать по мокрым бревнам не сможет. Но если попытаться?
Оказалось, что пришедшие из России плоты скрипят, как новые лапти. Пока плотовщики сидели и лежали, не двигаясь, у костерков, то и плоты помалкивали. Стоило Мачу пуститься через реку – и пошла музыка! Очевидно, для вязки плотов выбирали особенно певучую и скрипучую лозу…
В конце концов, произошло то, что непременно должно было случиться в потемках – Мач соскользнул в воду. Он съехал в Даугаву ногами вперед с переднего конца какого-то плота – потому что переход свой совершал подальше от костров. Корзина осталась на бревнах, зацепившись за заплаву – толстое и длинное бревно вдоль края звена. Мач тоже за нее ухватился, отфыркался, но вскарабкаться не сумел, только звено зря расколыхал.
А делать этого не следовало.
Плоты стояли впритык – и если уж пойдут колыхаться, то борта их будут двигаться впритирочку, сминая в лепешку все, что между ними окажется. Сколько сотен пудов весит плот – ведомо даже не тем, кто его вязал, а только Господу Богу. Мача зажало раз и другой…
Он крикнул, но никто не отозвался.
И ему стало жутко.
Даже в бою у того обрыва так жутко не было. Люди могли сжалиться над парнем, река и бревна – нет.
И тут чьи-то тяжелые лапы ухватили Мача за щиколотки, стремительно потащили вниз – и он понесся ногами вперед по самому дну, причем мало того, что дыхание перехватило – нужды в дыхании больше не было!
Вдруг задница коснулась каменистого дна и довольно ощутимо по нему проехалась. Голова оказалась над водой, ноги освободились от неумолимой хватки – и Мач забил ими как попало, поднимая тучи брызг, засопел, полоща легкие воздухом.
И оказалось, что он сидит на отмели, ногами почти касаясь берега, а драгоценная корзина – так та и вовсе уже на берегу.
– Нашел где гибнуть… – проворчал над самым ухом старушечий голос. – Мы тебе так просто утонуть не позволим! За свободу сгинешь, голубчик…
И плеснула вода, расступаясь и впуская свою Хозяйку – Вууд-Аву.
Глава
До Риги Мач добрался без особых приключений.
Теперь никакая сила не заманила бы его на плоты. Страху он набрался препорядочно – и все дорожные неудобства прошли в итоге для него незамеченными. Более того – они радовали, как бы подтверждая тот факт, что парень остался жив!
А о более чем странном полете под водой ногами вперед он и думать не желал – мало ли в какой бред впадет тонущий человек, мало ли что ощутит на ногах?
После того, как вдали встали острые шпили городских церквей и дорога подвела совсем близко к укреплениям, перед Мачем открылось удивительное зрелище.
Он и в страшном сне такого не вообразил бы.
Целый лес обгорелых и закопченных печных труб увидел парень, настоящий лес – так близко, просто впритык, стояли они.
Мач даже не сразу догадался, что это за сооружения такие.
Кроме того, он привык жить вольно, чтобы от одного крестьянского двора до другого не докричаться. И даже не предполагал, что кто-то может ставить дома так тесно.
Чтобы попасть в город, нужно было пройти через пепелище. И было оно, к немалому удивлению парня, почти безлюдно.
Он видел в своей короткой жизни пожары и знал – обычно погорельцы долго еще копаются в золе, отыскивая все, что случайно могло уцелеть. Тут же мало кто не ковырялся…
– Добрый день, дедушка! – обратился он к совсем трухлявому старичку, шевелившему палкой головешки. – Что тут у вас такое стряслось?
– Чтоб этого Эссена черти в пекле на горячих кирпичах плясать заставили, как он нас заставил! – хмуро отвечал старичок. – Главный рижский господин велел предместья поджечь! Чтобы врагу не достались!
– Он что же, велел город поджечь? – не понял Мач.
– Предместья, паренек. В городе за стенами большие господа живут, а в предместьях – мы, голытьба, что в Митавском предместье, что в Петербургском, что в Московском!
– Какая ж ты голытьба, дедушка? Вон как хорошо одет… – Мач по молодости полагал, что господские туфли и кафтан из покупного суконца означают богатую жизнь, а того ему на ум не пришло, что в городе все в покупном ходят, домашнего не ткут.
– Когда еще теперь мы хорошо оденемся… – вздохнул собеседник. – Все пропало! Как мы на стенах, паренек, стояли, как на пожар смотрели – врагу этого, паренек, не пожелаю… Вот тут мы жили, и тут, и тут…
– Родственники, дедушка?
– Больше – ремесленные братья! Вместе с моим сынком – шестьдесят присяжных братьев! Вязальщики пеньки мы, паренек. Тут и жили… Тут все наше и погибло… Мы – латышское братство, паренек… Нам тут жить полагалось… Мы сами на стены с пушкарями встали, когда нападения ждали… А не было нападения, паренек! Зря этот Эссен велел предместья жечь… Зря домишки сгорели, паренек… И люди ушли… Много народу из Риги ушло… А я вот остался…
Старик горестно качал седой головой, а под конец и вовсе отвернулся от Мача, вороша палкой пепелище и бормоча проклятия Эссену.