Несусветный эскадрон
Шрифт:
– Была, – соврал Мач, потому что до этого дело вовсе не доходило.
– Перебили? Кто? Богатый? Очень? А кто раньше сватов заслал? А она – что? Ее воли тут нет?
Танюша опять засыпала парня вопросами, но тут уж он попросту отмолчался.
– Да ты не горюй, получше найдешь! – пообещала Таня и придвинулась к Мачу поближе. – Ты парень ладный, пригожий, бобылем не помрешь. А то и впрямь ко мне сватайся!
Мач усмехнулся.
– Разве других женихов нет?
– То-то и беда, что нет… А я ведь не какая-нибудь маменькина дочка! Я и себя, и муженька прокормлю, и детишек,
– Какие лодочники? Какой товар?
– Какой-какой! Неуказанный! Думаешь, раз кофей пошлиной обложили, так рижские барыни его и пить перестали? По прежней цене, почитай что, берут! Я же все знаю, и кто везет, и откуда, и почем, и куда сбывают! Погоди, вот ближе к утру придут наши, надобно их встретить, покормить, я тебя с кем следует сведу, всю жизнь благодарить будешь!
Мач, простая душа, никак не мог взять в толк, о чем девушка так страстно ему рассказывает. А речь шла всего-навсего о контрабандном промысле, в котором ты вроде и вольная птица, и по-над пропастью ходишь.
Таня действительно дождалась бы на тайном складе вместе с Мачем своих приятелей, везущих неуказанный товар, и пристроила бы парня к делу, и заморочила ему голову будущими доходами, хотя вполне хватило короткого словечка «воля». Но она по-женски поняла, что второго такого случая выйти замуж ей, может, так скоро не выпадет. Неопытный парень совершенно не обратил внимания на ее слова о матери, странствовавшей следом за армией, а уж о том, что дочка могла пойти по мамкиным стопам, тем более не задумался. И Таня решила ковать железо, пока горячо.
– Я тебя, миленький, не тороплю и не неволю… – шептала Танюша, накидывая шинель и на Мача, притягивая его к себе под этой колючей шинелью. – Ты подумай сам – коли хочешь в Риге жить, то тебе жена нужна, а то избегаешься, бедненький! А со мной не пропадешь! Я тебе в первый же год паренька рожу! Право, рожу, не побоюсь!
Такого Мачу еще никто и никогда не предлагал.
Два года назад появилась в его доме малышка-сестричка, поздняя дочка. И он еще не успел отойти от всех тех неудобств, которые возникают у всякого, живущего в одной комнате с отцом-матерью, братцами и малым ребенком впридачу.
Конечно, парень знал, что однажды он женится – и появятся такие же крикливые дети. Знать-то знал…
Таня очень удивилась – парень рядом с ней лежал бревно бревном, какие-то мысли бродили и зрели у него в голове, а ведь она своими глазами видела – он и ладный, несмотря на малый рост, и бойкий, и разговорчивый. Такого, чтобы парень, лежа с ней рядом, язык проглотил или слова растерял, еще не случалось. А этот и рукам воли не давал!
– Что же ты, миленький? Или я тебе не хороша? – обиженно спросила Танюша и сразу поняла, что ступила на верный путь. – Или я стриженая какая-нибудь, или тоща, как смертный грех? Или у меня личико черномазое?
Она взяла руку парня и провела его ладонью по своей щеке.
– Ты косу мою приподними! Два фунта весит! Если не такую – то какую ж тебе косу надо?!.
Мач коснулся рукой волос девушки,
– Миленочек мой, жизненочек!.. – услышал Мач. – Вся твоя буду, вся твоя!..
В каком-то отношении ему с пылкой Таней повезло: опытная насчет объятий и поцелуев, она ненавязчиво направляла его руки и губы куда следовало, и все сейчас было для него открытием, и пуще хмеля были те жаркие слова, что обжигали ухо…
Вдруг в риге стало светло.
Таня ахнула и окаменела.
Под низким потолком висел огненный шар.
И в шаре том Мач увидел почти человеческую физиономию.
– Ишь, куда забрался… – проворчал голос.
Мач уже удирал однажды от этого шара, ломился сквозь кусты, и до сих пор не понимал, как это его занесло в еловый сухостой. Он вскочил с мешков и кинулся прочь. На сей раз шар за ним-таки погнался!
Когда горячее ядро ударило под коленки, Мач завопил. Ноги оторвались от земли, жар охватил тело – и вопль, рожденный ужасом, от ужаса же и оборвался.
В ушах засвистело.
Очнулся он на лесной поляне, перед вековой елью. Ее ветви начинались довольно высоко, и под ними, как в шатре, расположилась компания старух. Мач видел только их лица, потому что огненный шар, сильно потускнев, висел в воздухе чуть ли не между взлохмаченных голов.
И старухи были совсем голые, ужасные в своей наготе.
– Пусть они объявят свой язык главным! Пусть они вообразят, что их язык в смертельной опасности! – говорила страшная старуха прямо в глиняный горшок, который держала в руках, а прочие кивали и бормотали вслед за ней, как бы запоминая. – И гонят прочь всех, кто не говорит на этом языке!
– А потом у них станет рождаться все меньше детей, и все больше будет стариков, ничего не соображающих стариков! И эти старики пусть будут решать судьбу своего народца!.. – выкрикнула туда же другая старуха.
– Пусть они откажутся от своих друзей и пойдут по миру с протянутой рукой! – сказав это, третья старуха тихо и зловеще рассмеялась. – Пусть они вообразят, что весь мир обязан кормить их лишь за то, что они говорят на своем языке!
– И еще! – добавила ее соседка в ушастой медвежьей шапке. – Пусть войны разнесут молодых мужчин по многим землям, и пусть те, что не покинули своей земли, откажутся от тех своих братьев, что захотят вернуться к ним с чужбины! И скажут им – вы, забывшие язык, больше нам не братья! Вас домой пускать опасно – как бы случайно не проскользнули вместе с вами чужие!
И тут они как будто опомнились.
– Кехн-Тоол! – воскликнула одна из ужасных старух. – Ты зачем сюда принес Дитя-Зеркало? Разве я велела нести его сюда?
– Не ругай его, он вовремя успел, – вмешалась другая, которая пророчила об утраченных друзьях. – И ты не успела сказать ему, куда нести. Ига-Ава, красавица наша, прими зелье!
Огненный клубок стремительно размотался, жаркая змея обвила Мача от колен до шеи.
А перед ним встала вдруг Кача, с распущенными волосами, в длинной кожаной рубахе, и поднесла к его губам горшок.