Нет Адама в раю
Шрифт:
– Хватит, я вас уже наслушался, - сказал Лоренс и встал, давая понять, что разговор окончен.
– "Северо-восточная мануфактура" еще никогда не закрывалась и этому не бывать и впредь! До свидания.
– Я не считаю себя набожным человеком, Лоренс, - сказал доктор, направляясь к дверям, - но, видит Бог, я не хотел бы оказаться сегодня на вашем месте. Гореть вам в геенне огненной за ваше злодеяние.
– До свидания, Максвелл, - повторил Лоренс Арчибальд.
– Да поможет вам Бог, - покачал головой Максвелл Томпсон.
Первой в семье Монтамбо заболела Тереза, самый младший ребенок Туссена и Жоржетты. Три дня спустя
Как и другие члены семьи, Моника помогала ухаживать за больной сестренкой, но еще долго потом самым страшным для Моники оставалось даже не воспоминание, как содрогалось в конвульсиях бедное дитя, а образ маленького тельца в белом гробике, который пять дней простоял в гостиной дома Монтамбо в ожидании похорон. Дождаться отпевания в католической церкви Ливингстона было осенью 1918 года почти так же сложно, как удостоиться аудиенции у президента Соединенных Штатов. На пятый день, когда Терезу Монтамбо похоронили, отец Роллан, который провел семь похоронных служб подряд, упал прямо у алтаря и в тот же вечер скончался в больнице.
Неделю спустя свалилась Жоржетта, а за ней и все дети, кроме Антуанетты и Моники. Антуанетта, которая в течение последних трех лет работала на фабрике вместе с Моникой, осталась дома, чтобы ухаживать за больными.
– Антуанетта должна посидеть дома, - сказала Жоржетта Туссену, оторвав голову от подушки.
– Моника зарабатывает больше, а сейчас, видит Бог, мы должны считать каждый цент. И давайте дружно молиться, чтобы ни одна из вас не заболела.
Трое суток Моника, стиснув зубы, боролась с лихорадкой, которая пылала в ее теле. Ноги ныли так, что она едва стояла перед станком, а руки болели так, что всякий раз, когда Монике нужно было тянуться к одной из верхних шпулек, на глаза навертывались слезы. На четвертый день Моника потеряла сознание и пролежала на полу больше часа, потому что никто не хотел к ней прикасаться из опасения подцепить инфлюэнцу.
На нее наткнулся доктор Максвелл Томпсон во время одного из своих бесконечных обходов.
– Еще одна, - безнадежным голосом произнес он и поднял девочку на руки.
– Господи, неужели это никогда не кончится?
Доктор отвез ее домой и там обратил свою бессильную ярость на Туссена.
– Разве вы не знаете, что ваша дочь вот уже три дня ходила больная? набросился он.
– Вы представляете, сколько людей она могла перезаражать за это время? Или вы все, кануки, такие ненормальные? Девочка может умереть. Чудо еще, что она до сих пор жива.
Туссен, ни слова не говоря, подвел доктора к одной из двух спален, открыл дверь и показал ему лежавших в постелях жену и остальных детей.
– О Боже!
– невольно вырвалось у доктора Максвелла Томпсона.
По счастью, организм Моники оказался куда крепче, чем можно было представить, глядя на ее хрупкое тщедушное тело. Не прошло и недели, как лихорадка отступила и девочка стала поправляться. Вскоре она уже настолько окрепла, что начала помогать Антуанетте, а тем временем и Жоржетта встала на ноги. Однако Анселю становилось все хуже и хуже, а Элен и Франсуаза так ослабели, что их приходилось кормить с ложечки.
– Ансель умрет, - сказала Антуанетта Монике.
– Мне тоже кажется, что он обречен, - сказала Жоржетта.
На следующий день заболела Антуанетта, а в довершение беды пришло злополучное письмо.
Письмо составил стряпчий по имени Анри Перрон; оно было отправлено из Монреаля и адресовано Туссену.
В Монреале, говорилось в письме, разразилась невиданная эпидемия инфлюэнцы, и среди заболевших оказалась Генриетта Монтамбо. Кто-то из ее семьи должен немедленно приехать, чтобы ухаживать за старой женщиной, которая наотрез отказалась от больницы. Впрочем, даже и согласись она, никто бы не гарантировал, что ей удалось бы попасть в больницу, поскольку все лечебные заведения в Монреале были переполнены до отказа. Поэтому кто-то из родственников должен приехать и как можно быстрее.
Когда Туссен зачитал вслух письмо, Жоржетта разразилась истерическим смехом.
– Что за кретин этот Анри Перрон!
– возмутилась она.
– У них, видите ли, эпидемия в Монреале! А у нас здесь что - легкий насморк?
– Моника должна поехать, - сказал Туссен.
– Ты что, рехнулся?
– завизжала Жоржетта.
– Моника должна как можно скорее вернуться на работу. Не можем же мы прожить только на твое жалованье!
– Генриетта - бабушка Моники, - упрямо заявил Туссен.
– Когда-то она заботилась о нас, а теперь Моника должна позаботиться о ней. Это наш долг перед Генриеттой.
– Лично я Генриетте ничем не обязана!
– запальчиво выкрикнула Жоржетта.
– Моника останется здесь и будет помогать мне с остальными, а потом выйдет на работу.
– Моника отправится в Монреаль и будет ухаживать за своей бабушкой, повторил Туссен.
– Я помогу тебе по дому, а скоро поправится Антуанетта и пойдет работать.
– Моника никуда не поедет!
– завопила Жоржетта.
– Хватит, Жоржетта, ты уже достаточно наговорила, - спокойным холодным тоном заключил Туссен.
– Еще одно слово и я изобью тебя так, что ты не сможешь стоять на ногах.
Он повернулся к Монике.
– Собирай вещи, - сказал он.
– Ты едешь ночным поездом в Монреаль.
Глава седьмая
Генриетта Монтамбо жила в тpехэтажном особняке викторианского стиля, выкрашенном в желтый цвет, с аляповатыми башенками, многочисленными флигелями и круглыми окнами, причудливыми наличниками и бесчисленными резными деревянными фигурками, понатыканными везде, где только это было возможно. Не дом, а нагромождение нелепостей, но Монике он показался верхом совершенства. Моника, насколько могла вспомнить, никогда не бывала внутри такого замечательного дома, однако каждая комната, каждый флигель хранили отпечаток чего-то знакомого и неуловимо родного, что делало для Моники пребывание здесь спокойным и умиротворяющим. Едва переступив порог особняка Генриетты, Моника сразу поняла, что очутилась дома. Впервые в жизни она изведала подобное ощущение.
Места в доме было вдоволь. Можно было сколько угодно подниматься и спускаться по лестницам, бродить по коридорам и комнатам, не встретив ни единой живой души. Кроме Моники, ее бабушки Генриетты и еще одной пожилой женщины по имени Селеста, которая занималась стряпней, в доме больше никто не жил. Правда, каждый день приходила еще другая женщина, ее звали Бланш, она вытирала пыль и наводила порядок. Дважды в неделю Бланш приводила своего мужа Нормана, который мыл и натирал полы, следил за мебелью и чистил стекла. Он же ухаживал за садом и присматривал за конюшней.