Нет худа без добра
Шрифт:
Она почувствовала: снова надвигается ощущение опасности, как было несколько мгновений назад, когда она возилась с ключами, роняя их, прежде чем ей удалось отпереть входную дверь. О чем она думала, приглашая Бена войти? А перед этим, разрешив Флорин взять Ташу и Дэни к себе наверх на всю ночь?
Обед у «Рауля» обернулся настоящим весельем, это точно. Но теперь… Придется предложить ему уйти. Немедленно! Прежде чем у него возникнут какие-либо фантазии. К чему это может привести?
Он даже не ее тип мужчины – слишком энергичный, слишком самоуверенный. Внешне,
Но когда ей в последний раз доводилось разделить бутылку вина с мужчиной, который мог заставить ее смеяться, мог заставить ее раскрыться, с неподдельным интересом выслушивая ее?
Она кляла себя, понимая, что не прогонит его. Не сегодняшним вечером, по крайней мере. Она слишком долго прислушивалась к тому, что ей говорила Флорин: это так же просто, как с бревна упасть. Или с обрыва, подумала она.
– Это не совсем Парк-авеню, – сказала она, подходя к одной из высоких, от пола до потолка, стеклянных дверей, выходящих на Двадцать вторую улицу.
Словно глядя глазами Бена, Нола видела белые стены и высокий потолок, выкрашенные краской с голубоватым отливом, что создавало впечатление огромной прозрачной скорлупы, сквозь которую там и сям просвечивает небо. Старые паркетные полы, отциклеванные и покрытые лаком, с единственной палевой китайской дорожкой перед камином с резной серо-голубой облицовкой.
В центре комнаты, напротив встроенных книжных полок, стояло антикварное кресло-качалка из кленового дерева, которое помнило ее кормящей двух младенцев.
Наискосок от него, отделенный потертым бухарским ковром, стоял шезлонг с парусиновыми в бледно-зеленую и белую полоску сиденьем и спинкой, с матрасиком, обтянутым выгоревшей зеленой хлопчатой тканью. Для разнообразия Флорин к тому же прибралась. Не было разбросанных карандашей и мелков, стены и столы начисто протерты от пыли и грязных пятен, оставленных липкими маленькими ручонками.
Флорин не понадобился волшебный хрустальный шар, чтобы догадаться, что я приглашу Бена к себе после обеда.
Она заметила пристальный взгляд Бена, устремленный на «Стейнвей», купленный на аукционе практически за бесценок и отреставрированный другом Маркуса, – несколько квадратных ярдов черного дерева.
– Вы играете? – спросил он. – Извините, глупый вопрос. Вы не тот человек, кто будет держать в доме подобные вещи только напоказ.
– Играю, – ответила она. – Вас это удивляет?
Я драила туалеты, подумала Нола, мыла полы, ходила за покупками для старой дамы Хэллидэй, чтобы платить за уроки музыки, и могу спорить, что ваши богатенькие папаша и мамаша силой не смогли заставить вас сесть за клавиши.
– Ничто в вас меня не удивит.
Нола почувствовала укор совести. Разве он виноват, что родился белым и обеспеченным? С годами становлюсь раздражительной… Или просто давно не хватает мужчины?
Но почему именно этот?
Она
Именно это на нее произвело впечатление? Не совсем. Ей понравилось, что он спросил ее, какие книги она любит, куда предпочитает ездить в отпуск (В Рим, ответила она, но я там бывала только в мечтах.), что она думает по поводу строящегося офисного здания на Восточной восемьдесят девятой улице, вызвавшего противоречивые мнения.
Ей понравилось, как он выведал ее знак зодиака, а потом заставил расхохотаться над перечислением выдуманных черт, свойственных Близнецам. Самым приятным было то, что он до нее не дотрагивался. Ни разу. Никаких многозначительных взглядов. Никаких касаний «невзначай». Никаких случайных поцелуев, когда они усаживались в его машину.
И вполне вероятно, что именно потому она захотела его.
Ей подумалось, что самым разумным было бы придумать какой-нибудь предлог, например, сказать, что кофе кончился или что девочки вернутся домой с минуты на минуту. Или просто сказать правду: она смертельно устала.
Бен выжидательно стоял рядом с нею. Нола знала: стоит только сесть и начать играть «Экспромт» Шуберта – и она пропала.
– А вы играете? – спросила Нола.
– Я брал уроки музыки, когда учился в начальной школе, – сказал он, проводя ногтем большого пальца по клавиатуре и вызывая журчащий звук текущей воды. – До тех пор, пока мать не застукала меня вместе с моим учителем, мистером Ортицом, за курением марихуаны. Она пригрозила ему высылкой из Штатов.
– Вы шутите!
– Он сто раз говорил ей, что родом из Кливленда. Он родился в этой стране, Бог тому свидетель. Но она не желала его слушать. Мать уверена, что все обладатели фамилий, оканчивающихся на букву «ц», – иммигранты с видом на жительство.
Он выглядел таким безыскусным, когда стоял прислонившись к вогнутой части рояли, там, где тот изгибается, словно женская талия. В грубого полотна брюках, в сине-белой рубашке под серым шерстяным свитером, который стоит столько же, сколько она зарабатывает за неделю. Но, наблюдая за тем, как он проводит рукой по своим волосам, еще более черным и курчавым, чем ее собственные, она заметила в его глазах мимолетное выражение потерявшегося ребенка, из-за чего тут же передумала отправлять его домой.
Нола поймала себя на том, что опускается на банкетку у рояля, перебирая клавиши длинными пальцами, находя звуки и отпуская их в тихую висящую белизну, которая ее окружала. Ей казалось что Бенджамин становился все более нематериальным, превращался в тень – длинную, острую, пронизывающую ее. Музыка текла сквозь нее… через нее… наполняя воздух сладостью и свежестью.
Она подняла глаза, чтобы поймать его взгляд – неподвижный и ясный, – и увидела, что он хочет ее так же, как и она сама желала его, а может быть, и сильнее.