Нет места под звездами
Шрифт:
Переговоры заняли много часов. Разным племенам непросто понять друг друга: прошедшим через огонь трудно научиться терпению, единожды преданным — доверию. Однако начало новому пути было положено. Нельзя сказать, насколько долгим и извилистым он будет, не ступив на него, не отмеряв первые шаги в неизвестность.
Впрочем, Дэлгэр и остальные кочевники не нарушили своего слова. Они признали Лида конунгом всей степи, принеся ему клятву дважды: по традициям своих племен и по обряду, положенному у хольдингов. Лид же в свою очередь обещал новым подданным свое покровительство и защиту.
Утром конунг
Дворец конунга встретил их пустотой и тишиной. Комнаты успели убрать и привести в порядок, однако ощущение чуждости было слишком сильным. Йорунн долго стояла посреди тронного зала, глубоко погрузившись в свои мысли и не говоря ни слова. Затем неспешным шагом прошла по коридорам до комнаты, некогда бывшей ее собственной.
Здесь она проснулась в день посвящения, здесь заплетала длинные еще косы перед последним сражением. Здесь оставила свой венец, но забрала перстень брата. Она провела ладонью по полированному дереву стола, присела на край ложа, долго любовалась игрой солнечных зайчиков на стенах. Губы ее тронула улыбка, чуть заметная, легкая и светлая. Прошлое, наконец, потеряло власть над ней.
***
Затем настало время скорбного труда. Выжившие стирали следы недавнего сражения, убирали оружие и обломки, уносили с поля погибших.
Убитых оказалось не так много, как боялась Йорунн, но все же немало.
Талгата, Удвара и их сородичей предали земле по обряду пустошей. Нойоном тайгута теперь стал один из сотников племени, звание же хана не взял более никто. Каждый убитый кочевник должен был получить скорейшее перерождение, а потому не следовало тревожить ушедшие души ни слезами, ни воспоминаниями. Не было у могил ни женщин, ни детей: им ни к чему видеть печать смерти на лицах родных. Место погребения выбрали вдали от дорог и от города, над ним не оставили ни насыпей, ни памятных знаков.
Лид сам закрыл лицо поверженного врага богато вышитым саваном, вернул хозяину его меч, щит, колчан со стрелами, тугой лук и упряжь для коня. В памяти народа остались лишь имя и рассказы о жизни и смерти единственного Великого Хана степи.
Над телами павших хольдингов насыпали курганы невдалеке от дороги. Отныне даже случайный путник мог сойти ненадолго в сторону, прочесть имена, высеченные на каменных плитах, закрывающих вход в мир предков, и вспомнить ушедших словом или хотя мы доброй мыслью. Лонхата уложили отдельно от остальных, а проститься с ним пришел едва ли не каждый житель Гилона и Витахольма. Свои дары принесли ему и конунг, и Йорунн, и Кит с Халой, и Эйдан и еще сотни хольдингов.
Вольные просторы принимали всех ушедших, не осуждая и не делая различий. Там нашлось место и Хольду, и его потомкам вплоть до Канита, там же теперь радовался быстрой скачке и свежему ветру Лонхат, ставший вновь молодым и полным сил. Эту бескрайнюю степь ласково омывали дожди и согревало яркое солнце, там пировали под общей крышей воины и их возлюбленные, а сраженья устраивали только ради забавы, ибо навредить друг другу души не могли, да и не хотели.
А потом в поле за городом зажгли костры. В их очищающем пламени должны были навсегда исчезнуть гнев и разногласия, и люди впервые собрались в отблесках света не как противники, но как друзья. Не было ни песен, ни праздника, но степняки преломили вместе хлеб и испили вино, закрепляя тем самым новую хрупкую связь между народами.
В этот вечер было много разного: и смеха, и слез. Вино и огонь согревали тела, а речи — сердца. Костры бросали на лица людей золотистые блики. В их свете все выглядело мягче и спокойнее.
Йорунн чувствовала внутри какую-то странную пустоту, которой не было места прежде. Словно часть ее жизни тихо ушла в прошлое, унося с собой горе потерь, тревоги и волнения. В наступившей тишине стало отчетливо слышно иные мысли, те, что за ненадобностью долго томились в ожидании. Дочь Канита тихо выскользнула из общего круга, присела поодаль, обняв согнутые колени, и застыла, глядя на танцующие языки пламени.
Из темноты вынырнул Кит. Он присел рядом с Йорунн и протянул ей наполненный до краев кубок. Второй такой же поднял к звездам и произнес негромко:
— Я пью за тебя, прекрасная воительница! В счастливый день мы встретились впервые. Ты подарила мне тепло и уважение, о которых и мечтать было бы дерзостью. Знаю, вскоре наши дороги разойдутся, и, возможно, навсегда. Но то недолгое время, что мы шли вместе, я буду помнить до конца жизни.
Йорунн удивленно моргнула.
— Откуда ты знаешь, что я уйду?
— Я же отличный лучник, или забыла? Видеть — это то единственное, что я умею по настоящему хорошо.
Она рассмеялась и слегка толкнула его в плечо, едва не расплескав питье. А затем спросила, враз посерьезнев:
— Ты простишь меня?
— Нечего прощать, моя госпожа, — он склонил голову. — Знаю, тебя ждут другие дела, и ты достойна только самого лучшего под этими звездами.
Он осушил свой кубок, поклонился почти до земли, и вновь скрылся в темноте.
Йорунн еще немного посидела у костра, затем встала, взяла в руки кубок, и отправилась искать Халу. Ей хотелось сказать ему так много. Он стал частью ее жизни, неотъемлемой, как дыхание. Йорунн знала, что не сможет дать ему того, чего жаждало его сердце, но и найти в себе жестокости, чтобы оттолкнуть навсегда, не смогла. Хала должен был стать свободным, а не отвергнутым, поступить с ним так было бы в высшей степени подло.
Верный спутник нашелся подле Лида в окружении друзей и союзников. Рядом были и нойоны, и даже Ульф сидел неподалеку, любуясь россыпью огней в синем бархате неба.
— Хала из Гилона, — громко произнесла Йорунн. Разговоры разом смолкли, и все взоры обратились к ней. — Окажешь ли ты мне честь, позволишь ли назвать тебя братом, не по праву крови, но по своему выбору?
Хала удивленно обернулся, даже в таком свете было видно, как он взволнован. Изумление заставило его умолкнуть на полуслове. Даже в плену, в шаге от гибели он оставался спокойнее, чем в этот миг. Наконец, совладав с собой, он ответил: