Нет мне ответа...
Шрифт:
Будучи из крестьянской крепкой семьи, хитрый, тогда ещё не запивающийся бригадир увёз за реку жеребца-нутреца под именем Петька, и тот регулярно там исполнял свои обязанности. Бригадиру говорили, мол, уж не ты ли жеребят делаешь? Словом, основа рассказа документальна, но «писать документ», как это у нас делается, не стоит, и всё остальное в рассказе — работа и мысль сочинителя. Можно, наверное, прочесть рассказ и истолковать его так. как Вы истолковали и прочли.
Желаю Вам всего доброго в жизни. В. Астафьев
21 мая 1991
Овсянка
(А.Ф.Гремицкой)
Дорогая Ася!
Я в деревне. Два дня жары, и вдруг ударил на черёмуху» холод, да какой! Цветочки сегодня ночью поникли от мороза, думал, пропадут, но сибиряки же, чуть солнышко показалось, подняли головки, жить стараются.
Хорошо, что мне удалось быть здесь одному. Очень устал за зиму и чувствую себя разбитым. Да и кругом всё уныло и подло, а тут ещё тётушка Августа Ильинична тяжела, вздумала, по-моему, умирать, да и рада она смерти, но работяга, сибирячка, а вся её порода с жизнью расстаётся трудно. Хожу к ней два раза на день, меряю давление, а оно уж порой неуловимо. Заставил детей её хотя бы ночевать в деревне. Ночуют, огород копают, эти ещё слушаются меня.
Алёша — глухонемой сын Августы, показывает два пальца: остаёмся ты да я. Ох, Господи! И не знаешь радоваться ли тому, что и мы скоро помрём, или горевать.
Позавчера Ирине нашей исполнилось сорок три годика. Были с Марьей и Полей на могилке. Поля играет, Марья Семёновна плачет, Ириша в земле молча полёживает, над ней берёзы шумят, птички поют, и кому лучше, нам или ей, не разберёшься.
Ничего не пишу, даже писем. Не могу. Выдохся! Как и вся наша матушка-Россия, от усталости и запущенности обессилел, видно.
Ну, даст Бог! Скоро прилетит Валя Курбатов, может, с ним оптимизму накопим.
Всем кланяюсь, желаю хлеба и здоровья. Всегда ваш Виктор Петрович
18 июня 1991 г.
Овсянка
(А.Ф.Гремицкой)
...Этот бородатый крытик в Москве будет проездом в субботу и письмо бросит в ящик иди с кем передаст, а сам подастся во Псков, к бабе, которая по чести должна уж об него ухваты обломать, поскольку дома он не живёт, бабу не ублажает и детей не воспитывает.
Прибыл он ко мне ненадолго, поэтому на север я его, на комаров и в летнюю духотищу, не потащил и сам не поехал, потому как, отоспавшись, почувствовал крепость в жилах и вольность в голове. Сел я за стол и решил закончить «Последний поклон», который, хочешь не хочешь, а надо когда-то и завершать. Тем более тётка кончается и своим неутешительным «материалом» подталкивает меня на сию работу, да и маленько от горьких дум о её и нашей жизни отвлекает.
Глава большая, трудоёмкая, но черновик я уже почти нагвоздил, а далее ждёт меня более усидчивая, требующая терпения работа.
Валя засел у меня в избушке, чего-то читает, бумажками шуршит и даже записывает. Сойдясь во дворе, мы треплемся о том о сём, иногда ходим по деревне, спускаемся к Енисею, он смотрит вдаль и бормочет в бороду: «Как без всего этого можно жить?» У нас ведь на его родину, на разгромленный, но всё же ещё недобитый Урал похоже.
Жаль, что он не может наладить сон. Приехал растерзанный, подавленный, но я его юмором растрясываю, как слежалый пласт сена. Иногда и до запаха свежего дело
Сегодня он уехал в город. Дела. А завтра, как и всегда, 19 числа, поедем на могилу дочери. Марья Семёновна плачет, маленькая, старенькая, прижавшись к холодному чёрному камню плечишком, а Поля, бурная, но жалостливая душа, уговаривает её: «Баба, не плачь, пожалуйста! Ну, не плачь!» — и сама в слезах. Марья Семёновна говорит: «Поплачу и мне вроде бы полегче». Душу они мою в клочья разрывают.
Сегодня ночью тяжкая гроза была, ливень, хряснуло чего-то на столбе, и свет погас. Надо о холодильнике думать, харч спасать, а я о ней, о дите: «Как она там. в лесу, одна, в такую страшную ночь?» Маленькие, бывало, как гроза, а грозы в Чусовом страшенные, залезут под одеяло, прижмёшь их к себе, И уже ладно, уже им неопасно, и они, глядишь, спят себе посапывают, к родителю прильнув. Быть может, эти-то минуты и есть самые главные, самые светлые в нашей жизни, когда дано тебе почувствовать себя защитником своих детей.
А теперь? Где мы? Где дети? Что с ними? Что с нами? Господи, какой конец-то у двадцатого, так хорошо начинавшегося века! Ведь погибаем и сами того понять не можем, и оттого гибели не страшимся.
Витя поехал в Вологду. Так рвался! Я знаю по себе: он надеется, что всё там, как прежде, и мама жива, и дом на месте, и друзья-приятели всё те же. Какие горькие разочарования его ждут! И сколько их было у меня. Всё сердце в ссадинах. И не защитишь и ничем не поможешь. Только время, только годы приносят забвение и утешение. Впрочем, больше надежды на них. В прошлом году маме исполнился 91 год со дня рождения и шестьдесят лет со дня гибели, а нету забвения, всё та же тоска по ней, по уже вечной матери, всё то же недоумение, заменившее острую боль. Почему так? Отчего и в жизни ей не было счастья, и смерть такая мучительная в молодые годы? В назидание другим? Во избавление их от мук? Но тогда Божий перст указал не туда и не на того, материны муки не убавили мук среди людей, и смерть её никого не образумила, добра не прибавила, ничему хорошему не научила.
Смерть ранняя, понуждённая вообще, видать, никому не нужна и ничем не оправдана. И война — самое отвратительное, самое безнравственное, подлое убийство и ничего больше. Повторись война, я нынче ни за что не пошёл бы на фронт, чтобы спасать фашизм, только назад красной пуговкой, и, спасая который, мы наконец-то добились невиданною и неслыханного счастья. И за ради этого умирать?.. «Фу-еньки!» Как говорит русский классик, проживающий за морем.
Ася! А с «затесями» сделай всё так. как наметила. И про пьянку выброси. Пьянки и без того много вокруг, да и в моих творениях многовато.
Вот на сем я и закончу, оставаясь сегодня не в рабочем состоянии, ибо снова гуляет гроза, надвигается ливень и шквал, тётке стало хуже, и меня с утра «загибат», как говорила бабушка.
Вчера во время грозы я вспомнил: как загремит — я к деду Илье с вопросами. «Ты зачем, деда, гремишь?» Он затрясёт бородой, захохочет: «Да это не я, это Илья-пророк». А бабушка из кути: «Он это, Витька, он камни на небе ворочает, на телеге ездит. Зачем ребёнка омманываш?»
Вот от них и пошёл выдумщик, да отпетый ещё. Вчера со слов тётушки написал я о смерти бабушки и сегодня не работник...