Нет мне ответа...
Шрифт:
А ты, наверное, всё такой же художник? И левша? У меня жена левша. Почерк у тебя всё ещё прекрасный. А у меня не почерк, а сплошные каракули, которые разбирает только жена и печатает на машинке. Рисуешь ли ты? Или буришь землю и забыл про искусство? Нам обязательно нужно повидаться. Если ты не сможешь приехать в Овсянку или в Вологду, то в сентябре я буду на Байкале и свяжусь с тобой.
А пока крепко тебя обнимаю. Поздравляю с праздником и весной! Мы с женой завтра едем в Польшу, на места боёв. Там я был ранен последний раз. Задумал писать книгу о войне, и надо всё прошлое пропустить через сердце
Ещё раз кланяюсь. Виктор
Апрель 1979 г.
(В.Г.Летову)
Дорогой Вадим!
Так я тут заработался, что и письма писал только служебные, да ещё мотался на совещание молодых, сорвал себя, давление замучило. Во время совещания принесли фильм «Таёжная повесть» по «Рыбе». А после просмотра водки приняли. А много мне уже нельзя. Вот и кончилось тем, что совсем не принимаю, а болит всё, особливо башка, а без неё и без жопы в нашей работе не обойдёшься, а они и сдают. Утром смотрел книгу о Леонардо Да Винчи, у него правая рука отнялась, у Рубенса тоже, а у Бетховена уши. Сатанинская эта работа — искусство, и Бог не позволяет особо резвиться.
Спасибо тебе, заботливый мой человек, за японскую леску, за крючки — это, конечно, подарок! И, конечно же, я поделюсь всем этим добром с настоящими злодеями-рыбаками. Есть у меня такие: и на Байкале, и на Енисее.
Сегодня Маня заканчивает допечатку «Зрячего посоха», и пьесу я тоже добил. Получилось «окно» до праздника. Едем в Польшу, надо ещё раз посмотреть места боёв — нужно для будущего романа. Летом буду в Сибири — подъезжай, погляди на мои родные горы, и в Хабаровске мы обязательно побываем. Не был на Дальнем Востоке, да и «дел» у меня там накопилось.
Как вы устроились? Как Матрёна? Я ведь в пьесе новой одну героиню так и назвал, Матрёной. Хорошая баба получилась. Вот охота много написать, а голова разламывается, надо ложиться в постель. И трещит она не только от Работы. Ирина вот с приступом почек, и тем не менее вчера на мужа пьяницу в драку, только телефон трешит: «Убивают!» Кто? Кого? Маня схватилась бежать, а у меня руки начали отниматься, потом и ноги, вот сегодня и пропадаю совсем. Эх, детки, детки. Загонят нас в гроб, и сами же страдать будут. Где занять ума и совести, чтоб вложить в них?!
Ну, это между нами, горе-то наше семейное. Это уж тебе только. Вырвалось. Ребёнка жалко. Перепугают, издёргают, осиротят. Ладно, обнимаю и целую. Твой Виктор Петрович
27 мая 1979 г.
Сибла
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Наконец-то я в Сибле и наконец-то сделалось потеплее, подсохла зелень, убыла вода, немножко клюёт рыба, и внук мой подзагорел, поправился, спит и ест хорошо, хотя бабке с ним и хлопотно.
Я сюда приехал из Москвы после записи на телевидении в передаче «Творческий вечер» — запись шла три с лишним часа, и я лежал пластом после этой работёнки, а Михаил Александрович Ульянов по телефону меня спросил: «Ну и как наш хлеб, Виктор Петрович?»
Получил я сигнальный экземпляр первого тома здесь, в деревушке, налюбовался им и без торопливости прочёл твоё предисловие. По-моему, написано ладно и складно, как надо — это и не статья, и не очерк, а слово
Получил и первый отлуп из «Нашего современника» на «Зрячий посох» — он для меня никакой неожиданностью не сделался. Я знал, что едва ли сейчас напечатают вещь в том виде, как она есть, но редакцию, где меня будут, меньше кастрировать, всё же поискать следует. И я подумал о «Неве» и о том парне, про которого ты говорил. Не думаю, что они храбрее других, а попробовать можно. Всё равно рукопись, как вернётся, будет лежать в столе. А вот книгу вроде бы одобрили, и на той неделе приедет редактор в Сиблу с рукописью — станет редактировать.
Я и подумал: может, ты напишешь в «Неву» и если они оттудова официально попросят рукопись, я и пошлю (любительски-приятельски я давно уже рукописей не шлю — ничего хорошего из этого не выходит) — если ты им черкнёшь, будет хорошо. Я хотя и улечу в Сибирь 10 июня, но дома Мария Семёновна остаётся и она распорядится, всё сделает толком.
В Сибири я пробуду долго. Еду праздновать 50-летие Игарки. Очень жду и даже волнуюсь очень в ожидании встречи с городом детства, где не был 20 лет. Бежит время! Мой сибирский адрес: 663081 Красноярск, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, 26 (мне)
Адрес тебе уже тоже знакомый. К сожалению, ныне мне там мало придётся быть — в июне 50 лет Шукшину, собираемся с Марией Семёновной съездить туда, а в самом конце июня женится сын — надо быть дома. Здесь думаю объявиться только в августе, а потом осенью снова двинуть туда, начинать роман надо. Тут нет уже возможности работать — издёргали.
«Зрячий посох» прихватываю с собой. Отредактировали книгу публицистики и, чтобы оставить название, напечатали отрывок в 12 страниц из «книги воспоминаний» как предисловие. Но мне так хотелось собрать в книгу всё своё блевотное публистическое барахло, сдать, издать и отправить в архив, вот я и рад окончанию этой хлопотной работы, хотя и её считают «дерзкой» и опасаются «глазу».
Поклон всем твоим. Виктор Петрович
22 июня 1979 г.
(жене)
Дорогая Маня!
Вот я и на пароходе! Прошли уже устье Ангары — всё пока, слава богу, на месте — ещё не осчастливила рука преобразователей это изумительное место, где такая своенравная, такая брыкливая река, оперлись о стену скал с правой стороны, почти лениво вливается в Енисей, оградив себя плоским зелёным островком, а поляны на крутом правом побережье светятся лампадно-зелено, и кажется, что они кем-то раскатаны на крепкой столешнице.
Я впервые и с удивлением обнаружил, как точно пишет об Ангаре Валя Распутин, нет, нет, не пейзаж, не внешние приметы, хотя и это он делать мастер, а как бы душу саму этой вкрадчивой и бурной реки. Мне даже показалось сейчас, что и сам Валя чем-то неуловимо, глубинно, колдовски-скрыто похож на свою родную реку, хотя и не подозревает об этом.
Мне говорят, что я тоже — душа Енисея, да ведь мало ли что говорят, да и очень ведь растяжимо понятие — душа. Наверное, моя смертная любовь к этому, ко мне всегда как бы чуть отчуждённому краю живёт во мне и какой-то згой, искоркой малой проблескивает в моих жалких словах, но в совсем не жалких и немалых чувствах, которыми наградил меня господь бог.