Нет мне ответа...
Шрифт:
А я проспал почти весь день, и Казачинские пороги проспал. Слышал, как било в скулу парохода, как его чуть покачивало, и что-то тревожное чувствовал, а проснуться не мог. Я вообще тут много сплю и с 18 июня (точно помню число!) ощутил вдруг отсутствие головной боли.
Ах, какое это счастье чувствовать себя пусть и не совсем, но почти здоровым. И тут я тебя понял и пожалел. И понял также, что моё постоянное раздражение, вспышки характера, какое-то гнетущее состояние, непременно распространяющееся и на окружающих, — это всё нездоровье, это всё угнетённое состояние духа. Так никто никогда и не узнает, как, преодолевая свои недуги, я садился за стол и заставлял себя работать и в кровь
Ах, как просто и потому так легко живут люди вокруг. И как я им завидую.
Однажды я шёл пешком с красноярского базара, нарочно шёл пешком и смотрел на лица людей — ты же знаешь эту мою слабость — читать лица, — и сколь много повстречалось мне хороших лиц, особенно женских, преимущественно проукраинских, пробелорусских, но облагороженных или, наоборот, испорченных межкровьем — этого я не знаю, думаю, что облагороженных. Хорошо одетые, свободные по случаю выходного дня, как прекрасны были люди, и как мне не хотелось заглядывать им «за спину», угадывать их судьбы, ибо я заранее знал, судьбы их хуже их. Ах, если б люди походили на себя в жизненной сути, помнили бы, как они добродушны, хороши и светлолики, то оскотиниваться, то есть, придя в понедельник на работу, красть, материться, обманывать друг друга и предавать не смогли бы.
А скоро Енисейск! Самый любимый мой и самый жалкий ныне городишко! Что меня влечёт к нему? Зачем? Не знаю. Это вроде как моя любовь к матери — обыкновенной крестьянке, но с такой трагической и пространственной судьбой, что вроде бы уж в космос прорастает, судьбой, которую и Шекспиру бы не постичь.
А телеграмма твоя пришла вечером, и что на неё отвечать — не знаю. И посылки обе пришли. Всё в порядке, всё сохранилось. И книги мне во как нужны! Вот и Енисейск. Закругляюсь.
Целую. Виктор
23 июня 1979 г.
(Жене и дочери)
Дорогие Маня и Ирина!
Вчера в Подтесово я отправил вам письмо сегодня пишу снова — от нечего делать. Идем мы медленней, чем думалось и хотелось бы - мешают туманы. На нашем теплоходе очень покойно, команда всего 10 человек. Капитан — очень славный и разговорчивый мужик. Вчера попотчевал стерляжьей ухой. С ним жена и маленькая дочка, а старшая уже в институте учится.
Вот в 10 утра лишь подняли якоря и пошли. Ребята отправились на нос судна — загорать, а я сходил в душ, сменил бельё и немного полежал. Сон мой восстановился, и я даже днём сплю, но от этого, конечно, прибавляю в весе, но спать охота — спасу нет и противиться этакому желанию на воде трудновато.
Вечером прошли Ярцево. Возле Опарихи и Сурнихи горели рыбацкие огоньки — так бы и выскочил, и вообще время сейчас очень хорошее — тепло, светло. Вчера сполоснул нас грозовой дождь, за кормой стояла радуга. Енисей красив непобедимо, но деревни по берегам сплошь брошенные — это здесь, в среднем-то течении, а внизу, говорит капитан, вообще ничего не осталось. Из мне известных посёлков остались лишь Курейка и Горошиха — меж Игаркой и Дудинкой нет ни одного живого посёлка, начинают обнажаться и пустеть даже райцентры. Что будет дальше? Капитан говорит, что ни хлеба, ни рыбы купить негде. Очень тяжкое зрелище — пустые посёлки. На всём пути видели один-два построенных дома и один новый посёлок — Сурниха. Во как! А флоту много, что дорога ездовая, Енисей
Ваш Виктор
10 июля 1979 г.
Овсянка
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Ну вот пишу я из своего овсянского дома, куда и прикатило твоё письмо. Дом изнутри готов и вполне благопристоен, но работы дальше ещё много и свернуть бы её разом, да Алёша, мой глухонемой брательник, никого не подпускает И ни с кем не урабатывается, всё делает всегда сам, да и машинёшку дочери купить охота ему, надо, чтоб я доплатил. Я бы и так доплатил, но попробуй - тут потолкуй! А он ведь и работает, и живёт в Базаихе, что верстах в шестнадцати от нас, в пригороде — мотается туда-сюда, а без Овсянки тоже жить не может.
Бремя моё здесь летит как-то разрессоренно, вроде бы и особо зад не отбивает, но и покоя настоящего нет.
Ездил на юбилей в Игарку, много видел, многое слышал, ещё больше подсмотрел и, главное, был на рыбалке в том месте, где зимогорили Эля и Аким. И пилот, что нёс меня по небу на вертолёте, и все попутчики были совершенно уверены, что «так оно и было» и я чуть ли не третьим спал в мешке с ними. Смешная, наивная и святая вера в нашу литературу, ротозейское простодушие в восприятии слова. Как мы -злоупотребляем этим доверием! Как тупы и часто пустобрешны бываем...
На Шукшина едва ли попадём мы с Марией Семёновной — не успеем, наверное.
Я её уже поджидал, и она вылетела девятого и сегодня должна была уже опочивать в Овсянке, но в пути её настигла скорбная телеграмма. Сейчас Мария Семёновна по дороге к известному тебе городу Чусовому, где будет хоронить младшую сестру — Тасю, на 8 лет её моложе (осложнение на мозг после гриппа). И мне бы уже сегодня не писать тебе, да самому некуда себя девать, ходил уже и на Енисей (рядом), каких-то людей из города принимал, даже полоть в огороде пробовал — всё не к душе да не к строке. И читать не могу. Осталось три девки от пьяницы отца, две полудебильны (старшая замужем или что-то в этом роде), а младшая в Марью Семёновну — даровита, светла умом, только что поступила в Пермский университет как медалистка — теперь папа останется на её руках и девкиному веку и науке — конец.
А я попробую жить здесь подольше. Хоть и надоедает народишко, но очень мне нравится это самое, что ты зовёшь «уединением», избушка, леса, горы... Думаю даже начать писать. А к Макарычу теперь не слетать. Жаль.
Обнимаю. Целую. В. П.
17 августа 1979 г.
Овсянка
(С.А.Баруздину)
Дорогой Сергей Алексеевич!
Я все лето в Сибири, обживаю избу в родной деревне, которую купил для работы. Но работать пока некогда, много хлопот, много поездок, которые, увы, не обходятся без пьянки, — это бедствие какое-то, и от него не так-то просто отмахнуться или спастись.
Работать на бумаге почти не довелось, но перевидал и передумал много — за Сибирь взялись вплотную, и поскольку на моих глазах был разгромлен Урал, то меня оторопь берёт от размаха того погрома, который развернулся здесь. При таком темпе и при таких хозяевах и Сибири хватит нам ненадолго, а это последний наш форпост. Потом надо будет ложиться и добровольно умирать. Пропадём без войны и без внешнего вмешательства, но зато при передовой системе.
Журнал я Ваш получил давно, а не успел поблагодарить за него только из-за того, что не было времени присесть за стол. Так благодарю сейчас, издалека, и желаю доброго здоровья.