Нет пути назад
Шрифт:
– Тогда…
– Одну минутку, я продолжу…
– Хорошо, продолжай.
– Среди личного – был «Кабул Ротари Клуб», владевший единственным в Афганистане полем для гольфа. Несколько ассоциаций и спортивных обществ, которые он спонсировал. Везде были фотографии и короткие ролики, которые ни о чем не говорили. Нельзя понять, что человек думает и делает, просто следя за ним.
Теперь тайное.
Тайным были две вещи.
Первая – двухкратное посещение одного из дуканов в центре Кабула. Малек последил за этим дуканом немного и выяснил, что там точка Хавалы. Определить, насколько авторитетен этот хаваладар, кто он вообще – обычный дукандор, занимающийся этим, чтобы добавить немного к своему скудному доходу, или один из координаторов сети в стране, занимающийся реальной переправкой ценностей. Настораживало то, что в дукане
Вторая подозрительная точка интереса Ширази располагалась в доме через дорогу. Сюда он ездил каждый четверг все то время, которое за ним следили. Каждый четверг он был здесь как штык.
Более того. Здесь его сопровождал наряд охраны вдвое меньше, чем обычно, а сам он пересаживался из роскошного «Бентли» в неприметный внедорожный бронированный «Датсун». И судя по снимкам, сам был за рулем.
Наводит на размышление, верно?
– Опять содомитский бордель? – проговорил я вслух. – Нет, с этой страной положительно надо что-то делать.
– Я навел справки, – сказал Малек, – здание это построено пять лет назад. Кто-то выкупил большой кусок земли, на котором стояли здания, приносящие доход, и огородил его забором высотой около пяти метров. Затем там было возведено двухэтажное здание довольно странной постройки. В нем почти нет окон, на втором этаже терраса закрыта не стеклом, не занавесью, а плитой с фигурной резьбой. Обитатели этого дома не показываются на улице, еду им приносят и складывают, забирая деньги. Забирает женщина, всегда закутанная в глухой никаб с вуалью… или как там называется эта штука на глаза. Само здание построено из высококачественного бетона, внутри…
– Постой-ка, друг любезный… – недобро сказал Араб, – одну минуточку. Я еще могу понять, как ты мог узнать, из чего сделаны стены. Но как ты узнал, что находится внутри?
– Ловкость рук и никакого мошенства, – отшутился Малек.
– Нет, погоди. Лично тебе я запрещал вступать с кем-либо в контакт. Так?
– Так точно.
– А ты что сделал, долбоюноша? Извольте доложить.
– Ну…
Двумя неделями ранее
Афганистан – страна, где быть верным чему-либо почти невозможно.
В Афганистане за много лет войны были повреждены ключевые институты, которые превращают землю в страну, а людей, в ней живущих, – в общество. Одно из таких понятий – понятие о власти и верности ей, ее атрибутам и главному из них – присяге. В Афганистане было – и до сих пор мы не справились с этим – две системы власти. Во многих городах власть сменялась дважды в день – с рассветом и с закатом. Днем правил король – раньше, а теперь мы. Ночью правили бандиты, террористы, которые раньше боролись против короля, а теперь против нас. И те и другие вершили свою власть с исключительной, звериной жестокостью. Это приводило к тому, что афганцы вообще избегали какой-либо активности, несмотря на долг, честь, совесть, присягу. Военные смотрели на границе в другую сторону, когда идет караван, даже если им с этого каравана не перепадало. Полицейские вытаскивали лежаки и лежали целый день, пока мы не заставляли их подняться и делать свою работу. Афганцы не видели, не слышали, не делали до тех пор, пока можно было не видеть, не слышать, не делать. Мы помогали им, а они смотрели на нас пустыми, равнодушными глазами и ждали заката…
Эти полицейские были такими же афганцами, как и все. Трое молодых парней, полицейский сержант постарше, пикап «Атаман» с установленным в кузове крупнокалиберным пулеметом. Трое стали работать в полиции уже после того, как пришли русские, сержант успел послужить при короле и знал, как оно было. При короле им вообще не платили жалованье. Все жалованье забирал себе начальник, а они вынуждены были обирать людей на своих участках, да еще и отдавать большую часть этого начальнику. Тот брал что-то себе, а остальное отправлял наверх, своему начальнику. Тот еще дальше – и так деньги со всего Афганистана доходили до короля. Эта система работала без сбоев и была афганцам понятна: вооруженные люди имеют право получать за защиту с безоружных. Еще они подрабатывали сопровождением караванов и охраной таких мест, как нарколаборатории. Это они забирали себе, когда удавалось подработать.
Когда пришли бандиты, они подались в охрану. Купцам нужна была защита, хоть какая защита. И купцы перекупали тогда полицейских целыми участками и подразделениями, чтобы те охраняли товар и деньги. Так, бывшая королевская полиция стала внезапно эффективной силой: потому что если в качестве мотивации твоих действий выступает не абстрактная присяга, а конкретная личная заинтересованность, действия становятся крайне эффективными.
Но все-таки они сами не смогли справиться с пришедшими с Востока бандитами – у них была своя мотивация, зиждившаяся на фанатичной вере и бездонном отчаянии. Голодный всегда сильнее сытого, неимущий всегда сильнее имущего по одной простой причине – имущему есть что терять, а неимущему нет. Наверное, рано или поздно выходцам с племенных территорий удалось бы подчинить себе весь Афганистан, если бы не одно но. Афганистан был воротами на Индостанский субконтинент – и русская армия взяла Афганистан как-то походя, как разминку перед главным сражением: русские даже не заметили тех, перед яростью и фанатизмом которых трепетала вся страна. Проблемы начались потом.
Когда стало понятно, что Афганистан, зона племен и часть северо-западной провинции с городом-портом Карачи теперь русские, а больше ничего – стало понятно, что надо что-то делать с доставшейся территорией. Используя персидский опыт, сразу же начали «афганизацию», то есть перекладывание государственного бремени на плечи самих афганцев, будущее Афганистана виделось как Персия до Замирения – расширенный вассалитет. Проблема была вот в чем: если персы пожили без государства всего пару месяцев, то афганцы – несколько лет, а за пределами городов государства они не знали и вовсе. Это было проблемой. Когда, например, набирали в полицию, приоритет отдавался тем, кто уже отслужил в полиции. К ним приписывали новичков, которые в полиции не служили никогда – чтобы быстро получить хоть что-то, хоть какую-то полицию. Не учли только одного: в Персии низовой коррупции практически было, потому что брать взятки – это обворовывать самого шахиншаха, а рискнувшие это сделать на свете долго не засиживались. Все-таки шахиншах строил государство, настоящее, сильное, а не пытался выжить. В Афганистане персидский опыт оказался только во вред: опытные полицейские быстро обучили еще честных новичков «премудростям своего ремесла», почти сразу восстановив старую коррупционную систему. Разница была в том, что замыкалась она теперь не на короле, а на министре внутренних дел.
Нельзя сказать, что русские ничего с этим не делали. Делали, и еще как!
В один прекрасный день их построили перед зданием полицейского участка. Приехали русские – мушавер (так называли советников) и несколько солдат. Мушавер вызвал начальника полицейского участка для доклада – но как только тот начал докладывать, русские солдаты схватили начальника и положили на землю лицом вниз. Русский мушавер достал пистолет и выстрелил начальнику в затылок.
Потом он выступил перед потрясенными полицейскими с речью. Из этой речи следовало, что начальник полицейского участка брал взятки. Точнее, он заставлял полицейских брать взятки для него, обирая купцов. И поскольку русские не хотят расстреливать всех, они расстреляли только начальника, и хотят, чтобы это было для них уроком. Отныне тот, кто осмелится брать взятки, будет расстрелян.
Через несколько дней сообщили о расстреле министра внутренних дел.
На афганцев, привыкших к насилию, это произвело сильное впечатление, и некоторое время взятки не брали вообще. Потом начали снова брать, но уже намного осторожнее. Чаще всего брали не деньгами, а продуктами, бесплатным столованием в дуканах, живыми баранами, которых можно толкнуть на базарах. Делились теперь максимум с начальником, а министр внутренних дел теперь был русским.
И все было бы ничего, если бы не одно но. Афганцы органически не воспринимали обязанность рисковать своей жизнью… да что там рисковать – просто что-то делать ради такой абстрактной вещи, как присяга. Долгие годы существования в обстановке полнейшего беспредела, вялотекущей гражданской войны оставили в людях лишь базовые инстинкты выживания (дают – бери, бьют – беги) да вбитые в подкорку многосотлетние традиции поддержки рода, племени, племенной группы. Племя укроет, защитит, для него ты всегда свой, пока не идешь против племени. Государство просто платит деньги, которые многие афганцы воспринимают не как заработанное, а как данное Аллахом.