Нет времени
Шрифт:
Эта сцена накрепко связывает в сознании читателя «арифметику» и «обман», а также вызывает живейшие воспоминания о другом хорошо известном ему обмане — советской статистике и отчётности, систематически манипулировавших цифрами в стиле генриховских «коммюнике».
Однако реальность в конце концов побеждает «лукавую цифру»: головы дракона («корни Солнца» [220] ) валятся на площадь, дракон умирает, а главный специалист по арифметике в конце концов получает по заслугам:
220
Слово «корни» применительно к дракону всё-таки один раз появляется в тексте пьесы. Эио место уже цитировалось, но не грех и повторить:
ЛАНЦЕЛОТ: Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
МАЛЬЧИК: А нам
ЛАНЦЕЛОТ: Тебе нет.
1-Й ГОРОЖАНИН: А нам?
ЛАНЦЕЛОТ: С вами придется повозиться.
САДОВНИК: Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас — будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни.
Очевидно, в несчастных горожанах имеются и «больные», «драконьи», корни, которые придётся с болью и кровью выкорчёвывать. Понятно, что имеется в виду «десоветизация», то есть уничтожение самой памяти о величии и достижениях советской власти и полном духвно-нравственном подчинении Западу.
ГЕНРИХ: Я могу вам представить полный список его преступлений, которые еще не попали в жалобную книгу, а только намечены к исполнению.
ЛАНЦЕЛОТ: Замолчи!
ГЕНРИХ: Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили.
ЛАНЦЕЛОТ: Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая? [221]
Такое внимание к теме «арифметики», разумеется, не случайно. Для футуристов тема «числа» как «количества» вообще была крайне важна — достаточно вспомнить значение чисел для Маяковского (одна из поэм которого называется «150.000.000»), или мистику цифр Хлебникова (вполне серьёзно занимавшегося числовой мантикой, выводивший «формулы времени» и пытавшегося построить на этом фундаменте оригинальную историософскую конструкцию). «Арифметика» в тексте Кручёных, разумеется, появляется именно поэтому. И именно поэтому числительные получают у Шварца столь негативную окраску: цифры и особенно манипуляции с ними всегда обозначают обман, ложь и зло. При этом, скорее всего, острие полемики было направлено именно в Маяковского, глашатая и горлопана голых количеств: напротив, Хлебников, с его вниманием к истории должен был бы быть Шварцу, скорее, симпатичен.
221
Характерно, что Ланцелот, верный себе, использует качественно окрашенное название единицы — «первый».
Однако у Шварца можно найти и более прямую полемику с текстом «Победы над Солнцем» — тоже отчасти связанную с темой числа.
Я имею в виду вторую знаменитую цитату из текста Кручёных:
НОВЫЕ: мы выстрелили в прошлое
ТРУС: что же осталось что-нибудь?
— ни следа
— глубока ли пустота?
— проветривается весь город. Всем стало легко дышать и многие не знают что с собой делать от чрезвычайной лёгкости. Некоторые пытались утопиться, слабые сходили с ума, говоря: ведь мы можем стать страшными и сильными. Это их тяготило.
ТРУС: Не надо было показывать им проложенных путей
удерживайте толпу
<…>
(ЧТЕЦ): как необычайна жизнь без прошлого
С опасностью но без раскаяния и воспоминаний…
Забыты ошибки и неудачи надоедливо пищавшие в ухо
Заявленная позиция, по существу, является сутью футуризма как идейно-художественной системы. Полный отказ от прошлого, его уничтожение вместе с накопившимся грузом ошибок, «форматирование диска истории», являлось для футуристов условием творчества sine qua non. В дальнейшем «выстрел в прошлое» и в самом деле был произведён — это был пресловутый выстрел «Авроры» (кстати сказать, «стреляющая заря» — абсолютно адекватный для футуризма образ). Понятно, что подобная позиция не могла не представляться Шварцу глубоко отвратительной, варварской, опасной — короче говоря, неприемлемой во всех отношениях. И именно поэтому он делает своих положительных героев сознательными и убеждёнными служителями прошлого.
Рассмотрим их последовательно. Шарлемань, как мы помним, является архивариусом. Именно его профессиональная память даёт Ланцелоту возможность вызвать Дракона на бой. Характерно, что он тщательно воспроизводит все даты, то есть меры времени (содержащие скрытый код, см. Эпизод первый). Он олицетворяет собой тот максимум легальной исторической памяти, который дозволяется горожанам (и которая в конечном итоге оказывается для однажды слиберальничавшего Дракона роковой).
Магические помощники Ланцелота тоже имеют прямое отношение к прошлому — как хранители подпольной драконоборческой традиции. В тексте несколько раз настойчиво повторяется:
ТКАЧИ: <…> Не говори нам спасибо. Наши прадеды всё поглядывали на дорогу, ждали тебя. Наши деды ждали. А мы вот — дождались. <…>
МУЗЫКАЛЬНЫХ ДЕЛ МАСТЕР: <…> Мы ждали, сотни лет ждали, дракон сделал нас тихими, и мы ждали тихо-тихо. И вот дождались. Убейте его и отпустите нас на свободу. [222]
И, наконец, сам Ланселот является служителем так называемой жалобной книги. Она представляет собой не что иное, как гигантский архив всех преступлений, страданий, обид, — пополняющийся, впрочем, без участия людей. [223]
222
Это можно считать классическим выражением идеологии российской интеллигенции: «Убейте, наконец, Россию, и отпустите нас на свободу». Под «свободой» понимается некая идеальная эмиграция, но без необходимости учить иностранный язык — например, вступление войск НАТО в Россию.
223
Мы уже говорили о том, что именно в дальнейшем сыграло роль Жалобной книги для жителей Запада: ею оказались тексты советских диссидентов. Однако возможно и более глубокое понимание вопроса: любой сведущий в оккультизме читатель тут же узнает в эвфемической «жалобной книге» так называемый Астральный Свет, являющийся хранилищем образов всех когда-либо бывших вещей и событий. Разумеется, читатели Шварца в молодости читали Лидбитера, Папюса, и прочую литературу подобного рода, популярную на рубеже веков.
Здесь, однако, нужно сделать оговорку. Все эти персонажи — не столько служители прошлого как такового, сколько агенты и хранители истории, как особого модуса присутствия прошлого в настоящем. «Время Дракона» понимается Шварцем как время внеисторическое, «пустое»:
ШАРЛЕМАНЬ: У нас вы можете хорошо отдохнуть. У нас очень тихий город. Здесь никогда и ничего не случается.
ЛАНЦЕЛОТ: Никогда?
ШАРЛЕМАНЬ: Никогда. На прошлой неделе, правда, был очень сильный ветер. У одного дома едва не снесло крышу. Но это не такое уж большое событие.
У Дракона же воспоминания об исторических реалиях вызывают только досаду («Я был тогда наивным, сентиментальным, неопытным мальчишкой»).
Можно было бы ожидать, что гибель дракона станет тем самым Cобытием, которое, наконец, «что-то изменит» (то есть запустит историю снова). Но — и в этом проявляется культурно-исторический пессимизм Евгения Шварца — сама по себе гибель Дракона не меняет ничего. Вместо освобождения, на которое так рассчитывали мастера («убейте его и отпустите нас на свободу») в перспективе у горожан — всё те же пляски мёртвых душ, только под другим руководством: сначала — Бургомистра, потом — вернувшегося (и сильно изменившегося) Ланцелота. Финальное «в каждом из вас надо убить дракона» слишком смахивает на парафраз известного «надо по капле выдавливать из себя раба».
Увы, Шварц, как и все люди его круга, были решительно не способны ответить на вопрос, чем именно можно «выдавить из себя раба», и что именно займёт место выдавливаемого. В этом смысле финал пьесы остаётся поневоле открытым: вряд ли Ланселот способен сделать с искалеченными душами что-нибудь, помимо дальнейшего их уродования.
Впрочем, определённое указание (для тех, кто понимает) на политические реалии ланцелотовского режима можно усмотреть в загадочных словах Садовника: «Разводите костры — тепло помогает росту».
Конечно, Евгений Шварц абсолютно не представлял себе, что это будут за костры: словосочетание «горячая точка» показалось бы ему пустым звуком. Он просто чувствовал: после полной и окончательной победы над Солнцем станет холодно.
Гладко было на бумаге
Карл Хаусхофер. О геополитике. Работы разных лет. М.: Мысль, 2001.
В редакционном предисловии геополитика названа «недавно запретной темой», интерес к которой, по мнению редакции, «в последнее время обострился». Это, конечно, кокетство: геополитическая тематика никогда не была совсем запрещённой, скорее — прикровенной. То, что политические решения принимаются в виду «государственных интересов», а последние сводятся к обороне и экспансии, мы не то чтобы не знали — скорее, нам не давали порассуждать об этом предмете с желаемым уровнем цинизма. В этом смысле интерес к «голой геополитике» отчасти напоминает подростковый интерес к гинекологии. Ну да, знаем мы про вашу любовь, не пудрите мозги, вы нам расскажите про то, что ниже пояса.