Нетерпеливый алхимик
Шрифт:
— Фотографии, — сказал он, протягивая мне конверт.
Каюсь, я до последнего момента сомневался в правильности нашего решения подвергнуть его столь жуткому зрелищу, но победила целесообразность: в конце концов, именно для этого мы его и вызвали, к тому же он сам настаивал на освидетельствовании трупа. Мы откинули простыню; русский покрылся смертельной бледностью, и я испугался, как бы он не рухнул на пол всей своей тяжестью двухметрового колосса. Однако Василий стоически выдержал процедуру, и когда я, прикрыв останки, спросил, опознал ли он в них Ирину, отчужденно проговорил:
— Трудно что-нибудь утверждать — от нее почти ничего не
— Нам нужно знать наверняка.
— Думаю… Я… Нет, не могу сказать ничего определенного.
Он удрученно замолчал и ненадолго потерял счет времени и пространства.
— Минуточку. А ее одежда? — встряхнулся он, и в его глазах блеснула искорка надежды.
— Нашли только это, — ответил я и бережно протянул ему трусики, помещенные в герметический пакет.
Василий растерянно его принял, поднес к лицу и стал жадно крутить в руках, пытаясь разгладить ткань через полиэтиленовую пленку. Мы, затаив дыхание, наблюдали за его манипуляциями, но предпочитали не вмешиваться. Наконец Василий оставил пакет в покое и застыл, словно в гипнотическом трансе. Потом поднял глаза, повернулся ко мне и твердо заявил:
— Теперь я убежден — это она.
По его лицу бежали слезы, в то время как мы с Чаморро наклонились над пакетом, разглядывая место, куда он показывал. На хлопчатобумажной ткани едва обозначалась вертикальная полоска длиной в два сантиметра, вышитая розовыми шелковыми нитками. Увидев наше недоумение, Василий поспешил объяснить:
— У Ирины была навязчивая идея помечать нижнее белье розовыми нитками и всегда в одном и том же месте.
Мы пригляделись. Вертикальная полоска на глазах преображалась в очертания буквы «И», [55] на которую раньше никто не обращал внимания. Я посмотрел на Чаморро. По всей видимости, у нее в голове мелькнула та же, что и у меня, догадка: если признать опознание состоявшимся, руководствуясь столь шатким доводом, как розовая шелковая нить на трусиках, то начальство не преминет показать нам, почем фунт лиха. Мысли судебного медика, по-видимому, двигались в том же направлении. Но раз в нашем распоряжении не имелось ничего лучшего, приходилось довольствоваться малым. Мы поблагодарили Василия и попросили его не исчезать. Русский все еще не опомнился от потрясения: он то плакал от горя, то улыбался от осознания важности своей лепты, внесенной в расследование. Прежде чем сесть в машину, он попросил:
55
Заглавная буква «И» в испанском языке пишется одной вертикальной чертой — «I».
— Отыщи этого выродка, сержант. И позвони. — Он потряс у меня перед лицом мобильным телефоном. — Помни, для тебя я всегда на связи.
Я рассеянно кивнул, погрузившись в размышления о крупных неприятностях, ожидавших меня при обосновании результатов идентификации. Однако мое уныние оказалось преждевременным, поскольку главное вещественное доказательство находилось у меня в руках, в том оранжевом конверте, который привез с собой Василий. Теперь смутные предчувствия о его роли в возобновлении следствия стали обретать осязаемые формы. Ключом к успеху послужили брошенные им невзначай слова: «Ирина была жизнерадостной девушкой», и фотографии явились недвусмысленным подтверждением этой черты ее характера.
Благодаря широкой открытой улыбке, запечатленной камерой в нужном нам ракурсе, мы сумели получить снимки ее зубов: семь довольно четких и три посредственных. Судебные эксперты окончательно засвидетельствовали их полное соответствие сохранившимся фрагментам нижней челюсти найденного в Паленсии черепа.
Когда мы с Чаморро прочитали отчет, то в первые минуты онемели от избытка чувств. После продолжительной паузы моя помощница хлопнула меня по спине и сказала:
— Браво, шеф. Несмотря ни на какие препоны, ты таки добился своего.
— Мы добились, — поправил ее я.
— Я заблуждалась насчет Василия.
— А я тупо не верил в архивы.
— Тогда мы квиты.
— В любом случае, нам предстоит начать все заново, — предупредил я. — И впереди уйма работы, правда, на сей раз мы не дадим обвести себя вокруг пальца.
Перейра вернулся из отпуска в понедельник На столе его ожидало подготовленное нами обоснование для возобновления дела, которое отныне было озаглавлено следующим образом: «Тринидад Солер — Ирина Котова». Еще до десяти утра шеф вызвал меня к себе в кабинет.
— А я, признаться, подумал, будто ты затеял всю эту канитель только ради того, чтобы поваляться на пляже, — сказал он, напустив на себя притворную строгость.
— Не знаю, почему вы обо мне такого мнения, — вроде бы я не давал к нему повода. Но в любом случае, примите мои раскаяния в содеянном, господин майор.
Лицо шефа от уха до уха расплылось в улыбке.
— Принято. Теперь проси, чего душа ни пожелает, Вила. Предоставляю тебе полную свободу действий.
— Поговорите с судьей из Паленсии. А я, с вашего разрешения, навещу моего друга в Гвадалахаре и постараюсь расписать ему сложившееся на сегодняшний день положение в самых ярких красках, не упуская ни одной детали.
— Что-нибудь еще?
— Освободите меня и Чаморро от текучки. Сейчас надо бросить все силы на расследование убийства Тринидада Солера и Ирины Котовой.
— Не зарывайся. Ты слишком запал на это дело и потерял профессиональную объективность восприятия.
— Оно само на меня запало, господин майор. И я крепко рассердился, поскольку все время чуял, как меня водят за нос, используя в своих интересах. Вы бы на моем месте тоже рассердились.
— Пожалуй, ты прав. А вот насчет судьи из Гвадалахары, так лучше я его уведомлю о твоем приезде, а то еще, чего доброго, обидится.
И все-таки мой шеф — предусмотрительный человек Подобные мелочи иной раз ускользают от моего внимания, а наметанный глаз Перейры еще никогда не давал осечек Чиновник действительно мог оскорбиться, если вместо командира или офицера ему для переговоров пришлют такую мелочь, как сержант, которого с высоты его величия и в лупу не разглядеть. У кого другого слова бы застряли в горле, только не у Перейры: воображаю, какие небылицы он наплел обо мне судье из Гвадалахары.
Как бы там ни было, посредничество Перейры возымело действие, и его честь дал нам аудиенцию на следующий день после звонка. Он принял нас в кабинете, где, против ожидания, не чувствовалось даже намека на роскошь: небольшая комната была донельзя захламлена папками с делами, судебными решениями, постановлениями; некоторые из них лежали прямо на полу. Такой же плачевный вид имело все здание суда. Пока мы ожидали в приемной, с нами разговорился один из секретарей. По его словам, на общую неразбериху влияли два фактора: тесное помещение и небывалый рост уголовных преступлений в провинции.