Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
Родная стихия мещанина – толпа, он растворяется в ней, становится незаметен, в то же время она возвышает его в собственных глазах, ибо он как бы готов на все, не отдавая ничего личного.
Мещанин – это всегда посредственность. Поэтому любое слово «сверху», любое руководящее указание, любое толкование происходящего, даваемое властью, для него непреложный закон. Он верит во все – во вредительство и в поголовный шпионаж, в коллективизацию и в раскулачивание, в «антипартийные группы» и в «развитой социализм». Живя в коммунальной квартире, получая нищенскую зарплату и давясь в магазине за водкой, мещанин искренне считает себя строителем подлинно коммунистического общества.
Поэтому когда большевики с высоких трибун партийных съездов громоздили свои бредовые планы, они были уверены – их поддержат, ибо у них была надежная опора в российском мещанстве. Кто еще, кроме мещанина, мог, к примеру,
[489] См.: Огонек. 1990. № 50. С. 18.
В декабре 1919 г. в Петрограде состоялась конференция пролетарских поэтов. Откуда что берется. Ведь прошло всего два года. А набрался целый зал. Был на ней и К. И. Чуковский. Вышел на трибуну какой-то «дубиноподобный мужчина и стал гвоздить»: буржуазных поэтов – на свалку, буржуазных актеров – туда же (он имел в виду Шаляпина). Взамен предложил себя. «А сам бездарен, как голенище». Ему радовались, ему аплодировали. «Это им по нутру» [490] . Оголтелые рифмоплеты быстро стали идеологическими лакеями большевиков.
[490] Чуковский К. Дневник (1918 – 1923) // Новый мир. 1990. № 7. С. 170.
Многократно нами упоминавшийся Г. А. Князев также заметил быстрое перерождение русской интеллигенции. Кто бы мог подумать, что из ее среды вылущится столько лакеев и «нахалов». То, что с усилением большевизма росло число желающей работать на него прислуги, неудивительно; удивительно, что среди этой прислуги главные роли исполняла старая русская интеллигенция. Эти лакеи «делаются самыми жестокими и ненасытными… А вчера они были лакеями у трона» [491] . Не зря Н. И. Бухарин заявил с циничной откровенностью: «Лучшие в мире вожди» – это «интеллигентские перебежчики» [492] . Но погоды они все же не делали и интеллигентское племя своим поведением не унизили.
[491] Князев Г.А. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции. 1914 – 1922 гг. // Русское прошлое. 1993. Кн. 4. С. 101
[492]Штурман Д. В поисках универсального со-знания. Перечитывая «Вехи» // Новый мир. 1994. № 4. С. 153.
Да, русский интеллигент всегда был и оставался антиподом мещанина и именно поэтому был его злейшим врагом. Интеллигента в равной мере ненавидели и боялись и большевистские вожди и их главная опора – серая тупая мещанская масса. «Захребетниками на пролетарскую шею» с первых же дней советской власти сели и русские ученые, и деятели русской культуры.
Что касается самой революции, которая в значительной степени явилась итогом многолетних стенаний русской интеллигенции, то революция поспешила отказаться от ее дальнейших услуг. Интеллигенция, как выразился академик Ю. А. Поляков, оказалась лишь «сеятелем, но не жнецом» революции. «Зачинщица превратилась в жертву, перенеся невиданные тяготы, подвергаясь физическим репрессиям» [493] .
[493] Поляков Ю.А. Зачинщица или жертва? Интеллигенция в эпохи смуты // Свободная мысль. 1996. № 2. С. 23.
Основная «вина» интеллигенции перед большевиками оказалась предельно простой – интеллигенция была умнее, образованнее и честнее своих новых властителей. Большевики сразу и точно распознали своего главного идейного
Во второй части нашей книги мы постарались показать, что интеллигенция в России всегда существовала как бы автономно от режима, следствием чего было ее постоянное противостояние властям. Но это бы еще не беда. Беда же в том, что из противостояния режиму вытекало и неизбежное противостояние и российской государственности, ибо монархический режим и структура государства российского были спаяны неразрывно. Поэтому воюя против режима, русская интеллигенция воевала и против своего собственного государства. В этом и состоит основная историческая вина и одновременно беда русской интеллигенции.
Большевики стремились раздавить дух старой русской интеллигенции, чтобы она стала податливым и послушным материалом, чтобы была готова поддержать и даже научно обосновать любые их бредовые начинания. Стратегически власть стремилась иметь свою, вполне надежную интеллигенцию. Поэтому был открыт практически бесконтрольный доступ в вузы детям рабочих и крестьян на фоне все понижавшейся процентной нормы для детей интеллигенции.
А чтобы начать сознательно выращивать свою (советскую) интеллигенцию, надо было для начала перекрыть кислород интеллигенции российской, или буржуазной, как ее называли коммунисты. Поэтому большевики начали с главного: заткнули рот оппозиции. В. И. Вернадский записывает в дневнике 5 ноября 1917 г.: «Сегодня в “Деле народа” поразительное по цинизму решение большевиков о свободе печати. Это что-то невероятное» [494] . А 9 ноября за подписью В. И. Ленина декрет о печати утверждается. За два последующих месяца было закрыто 150 газет. Уже ко второй половине 1918 г. практически вся оппозиционная печать замолчала. Параллельно приступили к физической ликвидации активных деятелей других партий. Начали с партии русских интеллигентов – кадетской. 28 ноября 1917 г. специальным декретом Совнаркома Ленин приказал властям арестовывать и судить ревтрибуналом членов руководящих учреждений партии кадетов как «партии врагов народа».
[494] Вернадский В.И. Дневник (октябрь – ноябрь 1917 г.) // Огонек. 1990. № 49. С. 14.
Так что первыми почувствовали на себе беспощадную длань красного террора именно русские интеллигенты, правда политизированные, т.е. радикальная ветвь старой русской интеллигенции.
В дополнение к уже сказанному о терроре (см. главу 16), как об универсальном методе внедрения «большевистской морали», необходимо добавить еще два слова. Террор, конечно, вырос не из марксизма. Террор – дитя ленинизма, продукт творчества «вождя мирового пролетариата». Карающий меч революции он спокойно, не теряя сна и аппетита, опускал на головы тех, кто был, есть или мог стать на его пути. Но кого бы Ленин не считал главным врагом в данный конкретный момент, перед его взором неотступно маячил главный его непримиримый враг – русская интеллигенция.
Именно от нее он постоянно ждал подножек, именно она не привыкла верить властям на слово, именно она первой разобралась в подлинных намерениях большевиков и не простила им их варварский эксперимент с Россией. Это было для Ленина особенно непереносимо, ибо интеллигенция усомнилась в том, что было его основным жизненным вожделением.
Это и раздражало Ленина более всего. Он прекрасно знал еще со времени своего личного участия в полемических спорах с авторами «Вех», что сомнение является главным нравственным комплексом русской интеллигенции. Теперь же, когда Ленин пришел к власти – правда, пока крайне шаткой и неустойчивой – сомнение и совестливость русской интеллигенции стали в его глазах тягчайшим преступлением против дела всей его жизни. Он искренне был убежден в том, что сомнение в правильности генеральной линии есть предательство интересов народа.