Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
30 августа Л. Д. Троцкий дал обстоятельное интервью американской журналистке Л. Брайант: в нем все ложь, демагогия и фразерство. Он интерпретировал эту акцию как проявление высокого гуманизма большевиков, чем сразил журналистку: посудите сами, говорил этот вождь, может начаться война и эта интеллигенция всадит нам нож в спину. Но тогда мы ее должны будем расстрелять. Так уж лучше заранее выслать, чтобы потом не расстреливать…
31 августа «Правда» сообщила о высылке, как о свершившемся факте. Заметка была названа интригующе: «Первое предостережение». Кому? Разумеется, оставленным. Первое предостережение – это высылка. За ней, как мы знаем, только «стенка». Так что помните об этом, господа буржуазные интеллигенты. Не забыли, кстати, и соврать привычно: «…среди высланных почти (? – С.Р.) нет крупных имен» [521] . В чем же вина, с позиций анонима, высылаемых интеллигентов: профессора боролись с советской властью на лекциях, позволяя себе вольности, писали клеветнические публицистические статьи, врачи и вовсе докатились – вместо того, чтобы лечить, они настраивали своих пациентов против рабоче-кресть-янской власти, агрономы делали то же самое среди крестьян и т.п. бред.
[521]Геллер М.С. Указ. соч. С. 38.
Было составлено несколько списков высылантов: московский (69 человек), петроградский (51), украинский(77). Списки комиссия утверждала чохом, «не входя в обсуждение отдельных лиц».
Только за то, что много знали, были умными и не очень пока боялись большевиков – и ни за что другое – были навсегда лишены родины десятки математиков, экономистов, историков, философов, социологов, инженеров, агрономов, кооператоров. Среди «вы-сылантов» оказались историки А. А. Кизеветтер, А. Флоровский, И. И. Лапшин, В. А. Мякотин, А. Боголепов, С. П. Мельгунов, социолог П. А. Сорокин. Наконец, философы Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, Н. О. Лосский, С. Н. Булгаков, Ф. А. Степун, Б. П. Вышеславцев, И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, А. С. Изгоев, В. В. Зенковский и др.
Любопытен и такой нюанс: Европа – не Колыма, и по решению Политбюро туда так просто «сослать» немыслимо: требуется виза на въезд. Деятели из ГПУ обнаглели настолько, что попросили у немецкого канцлера К. Вирта «коллективную визу» на всех «высы-лантов». Им ответили: по вашему запросу никаких виз не будет, а вот если каждый из выставляемых обратится в немецкое посольство, то визу получит.
Каждому объявляли постановление ГПУ о высылке и заставляли дать подписку «о невозвращении». Нарушил – расстрел. Затем отпускали, давая неделю на «ликвидацию дел», после чего надо было день в день доложить ГПУ, что готов к отъезду. Опоздал на день – это «побег из-под стражи», за что расстрел немедля [522] .
[522] Коган Л.А. Указ. соч.
Историк и литератор С. П. Мельгунов вспомнил, в частности, такой «прощальный» разговор с В. Р. Менжинским:
– Мы вас выпустим, только с условием – не возвращаться.
– Вернусь через два года, больше вы не продержитесь.
– Нет, я думаю, лет шесть еще пробудем [523] .
Уже в Европе, немного поостыв, Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, М. А. Осоргин, П. А. Сорокин, Ф. А. Степун написали подробные истории этой гнусной эпопеи. Практически никто из них не помышлял об эмиграции, и хотя советскую власть они не любили, но России были преданы до конца. Каждый из названных нами мыслителей мог бы подписаться под словами поэта М. Волошина: «Мне было бы теперь очень тяжело покинуть Россию, и несмотря на соблазн тихой, культурной и неголодной жизни, который приходит иногда, я все же буду оставаться здесь, пока меня терпят» [524] . (Курсив мой. – С.Р.). Написано это в 1920 году.
[523] Шенталинский В. Донос на Сократа // Новый мир. 1996. № 11. С. 193.
[524] Письма Максимилиана Волошина к А.В. Гольштейн // Звезда. 1998. № 4. С. 170.
В большевисткой избе интеллигенцию дальше сеней не пускали. А в горнице дрожали стены от бешеного ритуального танца марксистско-ленинской идеологии: теперь она владычица умов, отныне она диктует уже советской интеллигенции: что на пользу, а что во вред «трудящему человеку»…
Глава 19
«Осовечивание» русской интеллигенции
Мы знаем уже, что старая русская интеллигенция и большевизм были несовместимы. По этой именно причине после пролетарской революции русская интеллигенция стала чужой в своей стране. Ее истребляли физически, душили цензурой и нищенством, унижали страхом и единомыслием. И все же большевики без интеллигенции обойтись не могли, ибо им нужны были профессионалы своего дела. Это качество большевики милостиво интеллигенции оставили. Остальные черты ее портрета, детально нами описанного в главе 5, обязаны были исчезнуть. Новая советская интеллигенция ни в коем случае не должна была напоминать свою русскую предшественницу.
Если использовать генетические термины, то надо было добиться мутационного превращения русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, которая бы не противостояла власти, а воспевала ее и гордилась ею. Лояльности интеллектуального слоя большевики добились простым и надежным способом – уничтожили корпоративность интеллигенции и обеспечили замену репрессированных интеллигентов старой закваски отштампованными советскими экземплярами.
Привело это, в частности, к тому, что система не только уничтожала лучших, но столь же энергично выталкивала на поверхность худших. Люди творческие это заметили быстро, а, осознав, закомплексовали и стали изворачивать свое сознание, чтобы было не так стыдно за быструю перелицовку убеждений и принципов. Далеко не у всех хватило сил на работу «в стол», на жизнь изгоев и захребетников.
Одним словом, судьба русской интеллигенции после 1917 г. оказалась трагичной, ибо необратимой деформации подверглось ее миросозерцание. Ей как бы самой судьбой было предрешено стать первой жертвой того дела, которому она верно служила многие десятилетия российской истории. «… Революция есть духовное детище интеллигенции, – писал еще в 1909 г. в «Вехах» русский философ С. Н. Булгаков, – а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией» [525] .
[525] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. М. 1991. С. 33.
Почти текстуально этот самоприговор философа повторил в августе 1920 г. Председатель Ревтрибунала, Главный прокурор республики Н. В. Крыленко. Открывая первый крупный процесс против интеллигенции, – дело «Тактического центра», Крыленко сразу вознес его на непогрешимую высоту исторических обобщений: «В этом процессе, – сказал он, – мы будем иметь дело с судом истории над деятельностью русской интеллигенции» [526] . Никто не мог усомниться в правоте оголтелого ленинизма – ведь судит сама история!
[526] Крыленко Н.В. Обвинительные речи по наиболее крупным политическим процессам. М. 1937. С. 5.
Поэтому, когда некоторое время спустя уже советская интеллигенция стала вещать о том, что, мол, русская интеллигенция поняла большевизм, приняла его сердцем и разумом, что она искренне поверила в реальность коммунистического мифа о всеобщей свободе, равенстве и братстве, то это было заведомой ложью. Подобными признаниями советские интеллигенты оправдывали собственный конформизм и унижали своих однофамильцев – русских интеллигентов.
Однако без интеллигенции, как мы уже отметили, большевикам было не обойтись. Сами они ведь ничего не умели. Оттого в первые годы оголтелого ленинизма отношение к интеллигенции определял холодный расчет: те, кто были нужны властям уже сегодня, могли относительно спокойно работать, разумеется, не вставляя носа в политику. Те, без кого большевики, как им казалось, могли обойтись (гуманитарная интеллигенция прежде всего), должны были доказывать свою преданность новому режиму и ничем не раздражать власть. Стратегически же оголтелый ленинизм избрал тактику устрашения интеллигенции, зная, что это самый надежный способ ее быстрого «осовечивания», наиболее прямой путь превращения русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, во всем послушную и со всем согласную.