Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
Почему же Сталин и Дзержинский были за обнародование, в частности, этой беспредельной большевистской гнусности? Причина, думаю, одна – уже тогда партия начала планомерное воспитание своего народа откровенным страхом. Ну, а то, что описанный Вересаевым эпизод – не гнусность, а все та же необходимая мера «социальной защиты», доказать вышколенным идеологам было не сложно.
Воспитание страхом продолжалось все годы господства в нашей стране идеологии взбесившегося ленинизма. В 1931 г. А. Н. Афиногенов написал пьесу «Страх». Герой пьесы произносит, в частности, такой монолог: «Молочница боится конфискации коровы, крестьянин – насильственной коллективизации, советский работник – непрерывных чисток, партийный работник боится обвинения в уклоне, научный работник – обвинения в идеализме, работник техники – обвинения во вредительстве. Мы живем в эпоху великого страха» [546] . Уверен, что по собственной инициативе драматург никогда бы не написал подобное: у него бы перо выпало от страха за этот монолог о страхе. Вне всякого сомнения, он выполнял конкретный социальный заказ, ибо автора не тронули, а пьесу в том же году поставили. Причина все та же – страх стал не только средством устрашения, но и воспитания, не патологией, а нормой, жить советские люди должны были в обнимку со страхом.
[546]Костиков В. Концерт для глухой вдовы // Огонек. 1989. № 7. С. 7.
…8 ноября 1923 г. М. Горький пишет В. Ф. Ходасевичу, что главная новость из России, буквально «ошеломляющая разум», это список запрещенных для чтения книг, составленный Н. К. Крупской и «каким-то» М. Сперанским. Они посчитали вредными для советского человека Платона, И. Канта, А. Шопенгауэра, Вл. Соловьева, И. Тэна, Дж. Рескина, Ф. Ницше, Л. Н. Толстого, Н. С. Лескова и еще многих других. «Сие – отнюдь не анекдот, – замечает Горький, – а напечатано в книге, именуемой “Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя”» [547] . М. Горький тогда жил на о.Капри и в ответ на этот «духовный вампиризм» решил снять с себя груз советского гражданства. Оказалось, однако, что это всего лишь театрализованный эмоциональный порыв.
[547] См.: Огонек. 1990. № 3. С. 17.
…К. И. Чуковский в панике: цензор в 1925 г. запретил его «Муху-Цокотуху», наиболее веселое, «наиболее музыкальное произведение» [548] . Причина из разряда «ни за что не догадаешься» – там упомянуты «именины». А сие – наследие буржуазного прошлого. Но этого бдивому цензору показалось мало. Он еще раз перечел сочинение детского писателя и к «Мухе-Цокотухе» присовокупил «Мойдо-дыра» и «Тараканище», посоветовав Чуковскому писать не надуманную чушь, а «социально-полезные книги». «И так меня от всего затошнило, – записывает 15 августа 1925 г. Чуковский, – что я захворал» [549] .
З. Н. Гиппиус до глубины души возмутил откровенный цинизм новоявленных вождей. В голодном феврале 1919 г. Исполком Петросовета объявил конкурс на лучший портрет и биографии В. Володарского (М. М. Гольдштейна), М. С. Урицкого, К. Либкнехта, Р. Люксембург, В. Ленина (В. И. Ульянова), Л. Троцкого (Л. Д. Бронштейна), Г. Зиновьева (Г. Е. Радомысльского), Л. Каменева (Л. Б. Розенфельда), А. В. Луначарского и еще многих других [550] . Часть «героев» вошла и в состав жюри. Подобная акция имела как бы сдвоенную гнусность: еще ничем себя не проявив, кроме вероломного захвата власти да развязанной гражданской бойни, эти доморощенные наполеоны стремились побыстрее зацепиться за историю, увековечить себя не кистью заказного мазилы, а талантом наиболее выдающихся художников. И многие из них, кляня свою слабость, откликнулись на этот нечистоплотный заказ, ибо он сулил хороший гонорар и сытную жизнь.
[550] Мережковский Дм. Больная Россия. Л., 1991. С. 264.
Те же, кто свою независимость ценили выше большевистского пайка, постепенно погружались в беспросветную нищету. Великий В. В. Розанов собирал на вокзалах окурки, а в 1919 г. умер под Москвой от голода, всеми брошенный и забытый.
Нищей стала вся интеллигенция. Но особенно мало платили педагогам, да к тому же именно среди них был самый большой процент безработных. Местные чинуши стали привлекать их к экзаменам по политграмоте. Задавали и такой вопрос (было это в 1922 г.): а что бы вы делали, дорогой товарищ, если бы советской власти угрожала опасность? «Запуганный и измученный нуждой педагог растерянно, но с “пафосом” отвечает: “Я пошел бы с оружием в руках защищать Советскую власть”»… [551]
[551] Князев Г.А. Из записной книжки русского интеллигента (1919 – 1922) // Русское прошлое. 1994. Кн. 5. С. 225.
Отметил Г. А. Князев в своей записной книжке и такой характерный для тех лет факт: «Противно, как несчастные изголодавшиеся русские интеллигенты, ненавидящие часто коммунизм всей душой, участвуют в разных “революционных комиссиях” или собираются 1 марта по ст. стилю на торжество, посвященное памяти героев, убивших в этот день Александра II. Противно то, что все слиняло с человека, всякое моральное приличие… И дочь известного историка, очень далекого от коммунизма, работает, собирая материал, для распространения идей коммунизма. Дают паек…» (запись 31 марта 1921 г.) [552] .
[552] Там же. С. 197.
Красочную и жуткую картину описал в своем дневнике К. И. Чуковский: «14 октября. Воскресенье. 1923 г. “Ветер что-то удушлив не в меру” (строка из стихотворения Н. А. Некрасова. – С.Р.) – опять как три года назад. Осень предстоит тугая. Интеллигентному пролетарию зарез. По городу мечутся с рекомендательными письмами тучи ошалелых людей в поисках какой-нибудь работы. Встретил я Клюева, он с тоской говорит: “Хоть бы на ситничек заработать!”. Никто его книг не печатает. Встретил Муйжеля, тот даже не жалуется, – остался от него один скелет, суровый и страшный. Кашляет, глаз перевязан тряпицей, дома куча детей. Что делать, не знает. Госиздат не платит, обанкротился. В книжных магазинах, кроме учебников, ничего никто не покупает. Страшно. У меня впереди – ужас. Ни костюма, ни хлеба, управление домовое жмет, всю неделю я бегал по учреждениям, доставая нужные бумаги, не достал. И теперь сижу полураздавленный…» [553] .
[553] Чуковский К.И. Дневник (1918 – 1923) // Новый мир. 1990. № 7. С. 180.
И еще одна выдержка из его же дневника.
За два года ничего не изменилось. 3 марта 1925 г. Чуковский записывает: «Вчера видел… Любовь Дмитриевну Блок… Стоит у дверей в Кубуче, среди страшной толчеи, предлагает свои переводы с французского. Вдова одного из знаменитейших русских поэтов, “Прекрасная Дама”, дочь Менделеева» [554] .
Но запугать русскую интеллигенцию, задушить ее нищетой и цензурой было мало. Надо было еще лишить ее корней, связывающих с прошлым, т.е. разрушить ту духовную и художественную ауру, которая, как оказалось, наиболее активно противилась всему противоестественному, исходившему от большевиков, и которая делала отчетливо примитивными их разглагольствования о светлом будущем. В. А. Попов весьма точно заметил, что столь свирепое небрежение трудом и талантом предшествующих поколений – «акт саморазоблачения» [555] .
[554] Чуковский К.И. Из дневника <1925 год> // Звезда. 1990. № 11. С. 142.
[555] См.: Вестник АН СССР. 1990. № 10. С. 106.
Именно так! Подобным образом могли поступать только люди случайные, сорняк, занесенный на русскую почву; люди, дорвавшиеся до власти и живущие только ради ее сохранения. Они не чувствуют никакой преемственности: ни властной, ни культурной, ни духовной, а потому им на руку циничная безответственность перед прошлым страны и ее будущим. Более того, лишая Россию ее прошлого, а думающую, творческую часть нации – духовных корней, они надеялись надежней закрепиться в настоящем. Уже завтра настоящее, мол, станет прошлым и люди будут знать, помнить и любить именно такое прошлое, а значит и идеологию, их воспитавшую. Это логика варваров, завоевавших собственную страну.
А что значит уничтожить прошлое? А то и значит: резко сузить круг чтения, запретив и истребив целые библиотеки книг и заменив их бездумным агитационным чтивом, снести почитаемые народом памятники и вместо них воздвигнуть чудовищные по размерам и бездарности монументы в честь кровавой революции и ее вождей, лишить православных главного прибежища – храмов, взорвав их, или уж совсем цинично надругаться над верующими, разместив в церквях скотные дворы и нужники.
Что можно сказать: технология «осовечивания» интеллигенции была отработана виртуозно – помимо понятного по-человече-ски страха, который взвинчивали частые и шумные судебные процессы, совесть интеллигента оказывалась зажатой в тисках авторитетных для него имен, они печатно отстаивали новые ценности и тем самым как бы успокаивали расхристанную совесть интеллигента – уж раз такие люди открыто воюют за новый строй, может быть, я чего-то не понимаю?