Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
Интеллигенция сдалась. И первым признаком ее духовной капитуляции явился журнал «Смена вех», издававшийся в 1921- 1922 гг. в Париже.
А что значит для интеллигенции сдаться? Только одно – начинать говорить «не своими словами».
О. Берггольц была правоверной идеалисткой, свято верившей в коммунистические идеалы, в Ленина. Но после того, как она побывала в застенках НКВД, «началась… смерть “общей идеи” во мне». Теперь «я круглый лишенец. У меня отнято все, отнято самое драгоценное: доверие к Советской власти, больше, даже к идее ее…» И далее: «Я задыхаюсь в том всеобволакивающем, душном тумане лицемерия и лжи, который царит в нашей жизни, и это-то и называют социализмом!!» Чувствует кожей, что «ждать больше нечего от государства» [568] . Еще до войны она написала:
[568] Берггольц О. Из дневников // Звезда. 1990. № 5. С. 181.
Подобное прозрение давалось нелегко, и посещало оно чаще всего людей талантливых и глубоких, не столь поддающихся всеобщему пропагандистскому гипнозу. На подавляющее же большинство советских людей – и советская интеллигенция, само собой, не исключение – этот гипноз действовал безотказно. А под гипнозом можно поверить всему, тем более если гипноз – это и каждодневная вылущенная до кажущейся очевидности пропаганда, и «безошибоч-ная» работа «органов» по разбраковке народа на «наших» и «вра-гов», и воодушевленный рев восторженной толпы, и опьяняющая любовь к вождю, и сознательное освобождение политики от нравственности, когда стало не только можно, но и необходимо нужно пре-зирать все не советское, глумиться над ним.
Как было не поверить такому талантливому «глумителю», как В. В. Маяковский. И верили, и любили самозабвенно, и кляли ненавистное прошлое.
Да, устоять против такого давления было практически невозможно. Люди пытались прятаться в собственную скорлупу, но действительность оказывалась беспощадной: скорлупа разбивалась, и тогда презирающий себя за душевную низость интеллигент начинал бурно фонтанировать: он был готов на все, лишь бы сохранить себе жизнь.
Под гипнозом все усиливающегося страха работать было невозможно. Особенно это действовало на людей гуманитарных знаний, все же они занимались наукой, в основе которой – факты, а толковать их стало страшно, с интерпретацией можно было угодить в болото идеализма или метафизики, а от них уже рукой подать до концлагеря. В годы взбесившегося ленинизма нередко именно страх, а не факты лежал в основе концепций советских историков. Судорожные поиски академиком Б. Д. Грековым концепции, которая «понравится “Ему”, – это не только вина, но и беда, большая человеческая трагедия крупного ученого» [569] .
[569] Кобрин В.Б. Под прессом идеологии // Вестник АН СССР. 1990. № 12. С. 40.
Е. И. Замятин уже в эмиграции вспоминал, что шок от непрерывной критической бомбардировки был так силен, что среди писателей вспыхнула «небывалая психическая эпидемия: эпидемия покаяний». Каялись публично, на страницах газет: Б. Пильняк готов был отречься от своей «криминальной» повести «Красное дерево»; В. Шкловский, главный теоретик формализма, бичевал формализм; А. Белый печатно клялся, что он «в сущности антропософический марксист» [570] . Новая книга стихов С. Городецкого повергла К. И. Чуковского в «уныние и бессонницу. Чем больше он присягает новому строю, – записывает Чуковский в дневнике 12 октября 1929 г., – тем дальше он от него, тем чужее ему. Он нигде, неприкаянный» [571] .
[570] Замятин Е. Москва – Петербург // Наше наследие. 1989. № 1. С. 112.
[571] Чуковский К.И. Из дневника (1926 – 1934) // Огонек. 1990. № 6. С. 15.
И все это невиданное по силе давление сопровождалось фарисейскими речами о любви к интеллигенции, стали говорить, что наша интеллигенция – это «соль земли» русской. А за спиной этой лицемерной шумихи интеллигентов «одного за другим таскают в НКВД» [572] .
Одним из тех, на кого советская пропаганда действовала не устрашающе, а лишь оскорбляла его человеческое достоинство, был престарелый академик И. П. Павлов.
19 декабря 1928 г. он пишет в Совнарком, что без подлинной, не запуганной интеллигенции культурную жизнь в стране не построить. Сейчас же русские интеллигенты «превратились в безмолвных зрителей и исполнителей. Они видят, как… неудачно перекраивается вся жизнь, как громоздятся ошибка на ошибке, но они должны молчать и делать только то, что приказано» [573] .
[572] Маньков А.Г. Указ. соч. С. 171.
[573] Самойлов В., Виноградов Ю. Иван Павлов и Николай Бухарин. От конфликта к дружбе // Звезда. 1989. № 10. С. 107.
В 1934 г. академик обращается к наркому здравоохранения Г. Н. Каминскому: «Многолетний террор и безудержное своеволие власти превращают нашу азиатскую натуру в позорно-рабскую. А много
И еще одна не растоптанная душа – профессор А. Ф. Лосев, прямой продолжатель традиций великой русской философии второй половины XIX – начала XX века. 19 февраля 1932 г. он пишет из концлагеря своей жене: «Уродуется дух, и – как выйти, как выйти из этого положения? Когда бытие превращается в публичный дом и вертеп разбойников, и когда душа падает жертвой изнасилования, то – пусть даже все это делается против ее воли – как она может остаться невинной и как она могла бы согреться в лучах собственного целомудрия?» [575] .
[574] См.: «Советская культура» от 14 января 1989 г.
[575] Преодоление хаоса // Наше наследие. 1989. № V. С. 83.
…Как только мысль стала собственностью тоталитарной системы, власть стала распоряжаться ею по собственному усмотрению. Это стало еще проще делать после ликвидации Российской Ассоциации пролетарских писателей (РАППа). Когда всех пишущих загнали в Союз писателей, литература стала единоначальной, уставной, одномысленной и стандартно-перьевой.
Тоже случилось и с театрами: с конца 20-х годов в каждом театре вместо привычного Худсовета теперь функционировал Художественно-политический совет, в него в зависимости от «веса» театра входили представители райкомов, горкомов, обкомов, а то и ЦК большевистской партии [576] .
[576] Маслов Н.Н. Советское искусство под гнетом «метода» социалистического реализма: политические и идеологические аспекты (30 – 40-е гг.) // Отечественная история. 1994. № 6. С. 160 – 174.
Долгие годы десятки миллионов людей не могли прочесть ни одной книги С. Есенина, М. Булгакова, А. Платонова, Е. Замятина. Зато немыслимыми тиражами издавалось то, что считалось полезным читателю, что воспитывало его «в духе». Творцы подобных произведений объявились как-то сразу и в громадном количестве…
Все стало обобществленным, все было коллективизировано: в 1929 г. завершилась коллективизация научного мировоззрения на основе диалектического и исторического материализма, она привела всю науку к единому знаменателю и, в конечном итоге, обезмыслила ее. «Для науки, для ученых, – писал, захлебываясь с перепугу от восторга академик Б. А. Келлер, – наступает своя великая эпоха плановой социалистической организации коллективного труда, начинается свое колхозное движение». И чуть далее: «Мы идем к своего рода колхозам в науке» [577] . Скрытый юмор в этих словах искать не надо. Нет там его. Это заурядный бред насмерть запуганного человека.
[577] Келлер Б.А. Накануне Октябрьской сессии Академии наук СССР // Вестник АН СССР. 1931. № 9. Стлб. 4.
Кстати, так называемые творческие (коллективистские) союзы стали возникать с начала 30-х годов. Раньше других удалось объединить архитекторов и композиторов (с 1932 г.), затем к ним присоединили писателей (с 1934 г.), позже других стали единомысленниками художники (с 1957 г.), журналисты (с 1959 г.), кинематографисты (с 1965 г.). Уже на I съезде Союза советских писателей в 1934 г. Н. И. Бухарин заявил с наивным прямодушием: «Я утверждаю, что… не удастся оторвать наших писателей от партийного руководства» [578] . Конечно, не удастся, за это самое «партийное руководство» писатели теперь были вынуждены держаться обеими руками. А как же иначе, коли не члена Союза и издавать было нельзя, а жить на что…
[578] Маслов Н.Н. Указ. соч. С. 163.
О. Берггольц уже вскоре после создания писательской организации считала, что она бесправна и абсолютно неавторитетна. Скажет любой партийный холуй, что «Ахматова – реакционная поэтесса, ну, значит, и все будут об этом бубнить, хотя НИКТО с этим не согласен» [579] .
Теперь все советские писатели должны были творить по методу социалистического реализма, т.е. писать стереотипными перьями, способными оставлять след на бумаге только в том случае, если его владелец в совершенстве освоил этот «метод». Автором его по праву является М. Горький. И родился он задолго до 1934 г. и даже задолго до начала «эры строительства социализма». Суть его – в теме Луки из пьесы «На дне» (1902 г.): «Честь безумцу, который несет человечеству сон золотой» [580] .