Неторопливый рассвет
Шрифт:
Снег падал густыми хлопьями, было холодно. Другим брошенным приходилось хуже, чем мне. В автобусе я видела совсем молоденькую девушку с младенцем и большой приоткрытой сумкой, набитой одежками, ее и ребенка. Она молча плакала всю дорогу.
Я была рада, что у меня есть комната, кровать, где я лежала часами, глядя на снег, который был в эту зиму особенно своенравен. Он кружил, колыхался, взмывал, вихрясь под яростными порывами ветра.
Марика не подавала признаков жизни, и я не стала больше ей звонить. Я даже надеялась, что она забыла обо мне, забыла, что я все еще живу в ее комнате.
Я продала вечернее платье в магазин секонд-хенд. Такая ребяческая месть. Потом я продала и манто из черного каракуля, которое
Однажды вечером, возвращаясь из кино, я проходила мимо художественной галереи и увидела на витрине написанное большими белыми буквами имя Марики. Меня как поманили; озадаченная, я подошла ближе. В большом выставочном зале суетились люди, сновали туда-сюда, носили бутылки и стаканы, расставляли их на столе. Зал был белый, полный света. Развешанные фотографии и рисунки черными и серыми пятнами парили в этой белизне. Я не сразу разглядела, что на них изображено. Там были распростертые тела, белые, голые и неподвижные, как трупы, волосы растекались вокруг головы неровной лужицей крови. Все это было одно и то же женское тело в самых разных позах. Только через долгое, очень долгое время я поняла, что это мое тело размножено на белых стенах. Это дошло до моего сознания, я умерла, я смотрела на свое мертвое тело из-за стекла, не в состоянии с ним соединиться. Я стала чистым духом, а это значит, я была бессильна, я могла лишь смотреть и запоминать, но ничего не могла изменить в том, что происходило на моих глазах. И как будто я стала прозрачной, посетители начали заходить в галерею, восторженно восклицали, однако не видели ее, натурщицу, которая не сводила глаз с огромных изображений, открытых всем взглядам на белых стенах, с того, что осталось от нее, но ею уже не было.
V
На следующий день после встречи с Марикой я случайно оказалась в знакомом парке, в котором: бывала двадцать лет назад. Хотя теперь я спрашиваю себя, была ли то действительно случайность или эта странная логика, что направляла меня, с тех пор как я вернулась в Женеву, и вот привела сюда, где, несмотря на жару, почти никого не было.
За этим парком лежит странный квартал, который пересекает последняя незаасфальтированная аллея во всем городе. Эта улица называется Лесным проспектом, по обеим: ее сторонам дремлют в тени: деревьев большие запущенные сады. Я пошла по этой аллее, и мне показалось, будто я не здесь, а где-то в английской глубинке и: вижу коттеджи, в которых живут мирной жизнью дамы: зрелого возраста. И вот-вот встречу мужчину в шортах и белой футболке, который идет по аллее на теннисный корт или к столу, накрытому к чаю. За терявшимися в тени кустами я представляла себе море, а городской гомон мог сойти за мерный шум прибоя.
Двадцать лет назад я была беременна и, как сегодня, гостила у матери. Я много гуляла по городу, потому что это рекомендовал мне доктор. Он находил меня слишком беспокойной, думал, что я мало ем и почти приказал мне подолгу гулять. Доктор был маленький, нервный и носил очки в стальной оправе. О своих пациентках он говорил «мои женщины», что меня всегда удивляло.
Я была на седьмом месяце беременности, когда случилась авария на Чернобыльской атомной станции.
– Хорошо еще, что это произошло так далеко отсюда, не хотела бы я жить в Чернобыле. А ты, в твоем положении, представляешь себе, какой ужас?
В голосе матери прозвучали раздраженные нотки. Я положила руку на свой живот, казавшийся мне огромным. Постоянное общение с этой выпуклостью стало мне необходимым. Как будто, несмотря на вес, на схватки, которые я время от времени чувствовала, несмотря на то что ребенок во мне толкался ножкой, в общем, несмотря на все эти бесспорные
Сидя в кухне, мать пристально смотрела на меня поверх чашки с чаем и пыталась урезонить:
– Полно, ты, в конце концов, не первая, с кем это происходит.
С самого начала беременности мне снилось, будто я родила зверюшку, котенка или щенка. Во сне это было не страшно. Но, просыпаясь, от ощущения звериного тельца на своем животе я вздрагивала.
При виде еды меня тошнило. Матери приходилось готовить поесть и сидеть со мной, чтобы я могла хоть что-нибудь в себя протолкнуть.
Я садилась за стол, только дождавшись сумерек, и требовала, чтобы мы ели в темноте. Ночь как бы стирала пищу, овощи и мясо таяли в ней, становились невидимыми. Так в них было меньше вкуса, меньше реальности, и я глотала их, будто кусочки бумаги. Ничто не могло меня успокоить, только эта темнота и тишина, окутывавшая нас.
Я совершала пешие прогулки, как предписал мне нервный доктор, покидала дом около девяти и регулярно прохаживалась по Лесному проспекту, где мне казалось, что я не здесь, далеко от любой угрозы.
Я не сразу заметила скрытый деревьями кирпичный дом. Только в тот день, когда мне пришлось искать, где укрыться от дождя, я его разглядела.
На большой двери из темного дерева висела табличка – часы работы кабинета диковинок, который вряд ли привлекал толпы, ибо, кроме меня, никто в то утро не открыл входную дверь.
Я оказалась в полутемном холле с очень высоким потолком, освещенном окном над лестницей, когда первые капли дождя застучали по листьям. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и я разглядела большой стол, на котором валялись рекламки, а прямо передо мной уходила наверх винтовая лестница. У меня было странное чувство, будто я вторглась в чей-то дом: вот сейчас по ступенькам спустится хозяин и спросит, что я здесь делаю. Но ничего такого не произошло.
В большом холле было так тихо, что я слышала удары собственного сердца, гулко отдававшиеся в пустоте. За окном шел дождь, тихонько шелестя, настоящий весенний дождик, и я вдруг спросила себя, опадут ли с деревьев листья под действием радиоактивной влаги.
Мужчина лет пятидесяти в синем халате появился на пороге маленького помещения, должно быть служившего кухонькой: я услышала свист чайника. Он был маленького роста, круглые очки в черной оправе придавали ему серьезный и слегка надменный вид глубоководной рыбы. Он посмотрел на меня с гневом, как будто, вздумав посетить музей, я нанесла ему личное оскорбление, и нехотя продал мне билет.
– Я должен вам сообщить, что здесь выставлена коллекция, основанная в начале восемнадцатого века семьей Ринальди, которую ее потомки пополняли до передачи парка и господского дома в дар городу.
Он с нажимом произнес «господского дома», видимо подчеркивая то ли значимость, то ли знатность.
– Каждое поколение, – продолжал он с важным видом, – добавляло новые экспонаты в соответствии со своими интересами и развитием науки. Так сложилась эта коллекция, очень богатая, хотя на первый взгляд несколько разнородная. Каждое поколение тяготело к своей области. Были, в частности, увлечение этнологией, экспедиция к инуитам, еще одна в Африку южнее Сахары; позже некоторые дамы проявили интерес к паранормальным наукам. Медицина тоже была излюбленной областью господина Ринальди, прапрадеда госпожи Ринальди, которая завещала парк и дом городу. В кабинете диковинок есть, например, экспонаты, позволяющие наблюдать человеческий зародыш в развитии. Увидите, все это очень интересно. Позволю себе особенно порекомендовать вам собрание зала номер три на втором этаже.