Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Шрифт:
26 мая 1961 г. на заседании Президиума ЦК Хрущев предложил поставить Кеннеди перед фактом: до исхода года Советский Союз подпишет мирный договор с ГДР, и после этого западные державы утрачивают свои оккупационные права на территории Восточной Германии, а Западный Берлин становится «вольным городом» на территории ГДР. Хрущев подчеркнул, что он не угрожает Западному Берлину блокадой, как Сталин. В то же время все авиарейсы и перевозки с территории «вольного города» должны будут контролироваться «суверенной» ГДР. Это в числе прочего положило бы конец продолжавшемуся бегству на Запад десятков тысяч восточных немцев. Хрущев хотел поставить Кеннеди перед выбором: либо отступить, либо готовиться к ядерной войне из-за «процедурных разногласий» по Западному Берлину. На Президиуме Хрущев признал, что нельзя полностью предсказать, как отреагирует американское правительство: попытка вторжения на Кубу показала, что в Белом доме «нет человека твердого», а решения там скорее «принимаются под влиянием отдельных групп и случайного сочетания явлений». Вместе с тем первый секретарь считал, что «риск, на который мы идем, оправдан». По его словам, вероятность того, что войны не будет, «больше чем 95%». Американцы не пойдут на войну, зная, что она неминуемо станет ракетно-ядерной. Члены Президиума, к этому времени все назначенцы и подпевалы Хрущева, не возражали ему. Брежнев, Суслов и Громыко выразили ему полную поддержку. Лишь осторожный Микоян заметил, что Соединенные
Многие американские исследователи Берлинского кризиса полагали, что только силовые контрмеры, предпринятые Кеннеди, удержали Хрущева от односторонних действий по Западному Берлину. В доказательство они ссылаются на речь Кеннеди 25 июля 1961 г. В ней президент США объявил о мобилизации резервистов и заявил, что западные союзники будут защищать свои права в Западном Берлине всеми доступными средствами. Историки приводят также речь министра обороны Росвелла Гилпатрика от 21 октября 1961 г., где он впервые авторитетно заявил об огромном преимуществе Соединенных Штатов над Советским Союзом по числу носителей ядерного оружия. «Наша страна обладает ядерными силами возмездия такой смертоносной мощи, — заявил Гилпатрик, — что любой шаг противника, который заставит ввести их в действие, станет для него самоубийственным. По этой причине мы уверены, что Советы не станут провоцировать крупный ядерный конфликт» {555} .
В самом деле, Хрущев так и не стал, вопреки угрозам и обещаниям, подписывать односторонний договор с ГДР, несмотря на то что ему хотелось поддержать режим и суверенитет этого непризнанного Западом государства. Советский лидер сделал это, исходя из собственных соображений. Хрущев по-своему истолковывал поведение американцев, совсем не так, как это хотелось бы Белому дому. Советская разведка неоднократно докладывала кремлевскому лидеру о том, что Пентагон, пользуясь преимуществом США в стратегических вооружениях/разрабатывает план нанесения упреждающего ядерного удара по Советскому Союзу. Но это лишь подогревало его азарт и желание довести игру до победы. Хрущева смущала не решимость Кеннеди, а, напротив, его слабость. В августе 1961 г., на закрытом заседании глав коммунистических партий стран Варшавского договора в Москве, Хрущев вновь пожаловался, что Кеннеди, в отличие от Эйзенхауэра и Даллеса, не может быть предсказуемым партнером в политической игре. Если Кеннеди отступит от края, как это не раз проделывал Даллес, дома «его будут называть трусом» {556} .
Но зачем тогда было провоцировать Кеннеди? Непоследовательность Хрущева начала беспокоить даже его союзников и подчиненных. Коммунистические лидеры из стран Варшавского договора, включая Вальтера Ульбрихта в ГДР и Георге Георгиу-Дежа в Румынии, и раньше были недовольны советским руководителем из-за проводимого им курса на десталинизацию. А теперь они начали роптать по поводу хрущевской непоследовательности во внешней политике. Зрело недовольство и среди военных. Олег Пеньковский, высокопоставленный сотрудник ГРУ, а с 1960 г. агент разведок Великобритании и США, сообщал в своих донесениях на Запад о том, что кое-кто из военных роптал: «Был бы жив Сталин, он бы все делал тихо. А этот дурень только грозится и своей болтовней вынуждает наших возможных противников наращивать военную мощь» {557} .
Множились признаки того, что политика ракетно-ядерного шантажа себя исчерпала. Удерживать равновесие страхом Хрущеву можно было, лишь демонстрируя все более страшные последствия ядерной войны. А между тем советский ракетный арсенал оставался малочисленным, а строительство укрепленных ракетных шахт для межконтинентальных баллистических ракет обещало растянуться надолго, несмотря на лихорадочную спешку и громадные расходы. В октябре 1960 г. произошла трагедия: новая ракета Р-16 сгорела на стартовой площадке в казахстанском Тюра-Таме в результате самопроизвольного старта двигателей, но прежде всего из-за спешки и вопиющего нарушения техники безопасности. В адском огне погибло 74 человека — конструкторы, инженеры, военные и командующий РВСН маршал Митрофан Неделин. Кремль был готов на любые временные меры без надежного арсенала сдерживания. Генштаб и КГБ соперничали между собой, предлагая диверсии и саботаж против войск США и НАТО на случай начала ими военных действий {558} . 10 июля 1961 г. на совещании с руководителями атомного комплекса и учеными-ядерщиками Хрущев поставил их в известность о решении прервать мораторий на ядерные испытания, которого СССР придерживался с ноября 1958 г. (в ответ на мораторий американцев). Советский лидер с воодушевлением поддержал идею ученых-ядерщиков Андрея Дмитриевича Сахарова и Якова Борисовича Зельдовича испытать новое ядерное «изделие» мощностью в 100 мегатонн. По воспоминаниям Сахарова, Хрущев воскликнул: «Пусть это изделие висит над капиталистами, как дамоклов меч» {559} .
Провал переговоров Кеннеди и Хрущева породил в Восточной Германии новую волну слухов о закрытии границы между Западным и Восточным Берлином. Число беженцев в Западный Берлин и оттуда самолетами в ФРГ неудержимо росло. Положение в ГДР ухудшилось настолько, что Ульбрихт предъявил руководству СССР своего рода ультиматум. Он предупредил Хрущева, что если тот еще раз отложит подписание мирного договора и Западный Берлин останется открытым городом, то ситуация может выйти из-под контроля: Советский Союз и коммунистический блок могут «потерять» ГДР. Хрущев уже достаточно имел дело с Кеннеди, чтобы понять, что тот не собирается отказываться от Западного Берлина. В то же время подписание сепаратного договора с ГДР, как понимал советский руководитель, могло вызвать ответные меры со стороны Запада. Хрущев боялся не ядерного удара, а болезненных экономических санкций западных стран против ГДР. Кремлевский лидер имел основания считать, что в этом случае экономика Восточной Германии, во многом зависящая от поставок из Западной Германии, просто рухнет и СССР придется спасать своего сателлита ценой огромных затрат; по оценкам специалистов, помощь должна будет составить 400 т золота и по меньшей мере 2 млрд. рублей кредитами. Для Хрущева такие расходы были неприемлемы. В качестве выхода из создавшегося положения он решился на строительство стены вокруг Западного Берлина, чтобы остановить «кровопускание» у ГДР и начать восстановление ее экономики, подорванной массовой эмиграцией. 1 августа Хрущев встретился с Ульбрихтом, приехавшим в Москву на очередную встречу коммунистических лидеров, чтобы обсудить ситуацию вокруг Берлина. Глава ГДР сообщил, что в течение двух недель можно подготовиться «технически» к закрытию границы с Западным Берлином. «Проводите это, когда захотите, — дал разрешение Хрущев. — Мы можем пойти на это в любое время». Он добавил: «Если закрыть границу, то и американцы, и западные немцы будут довольны… Все будут довольны. И кроме того, они почувствуют власть».
13 августа 1961 г. весь Берлин был разделен колючей проволокой на две части, и начались работы по возведению постоянной стены из бетона. По мнению Хрущева, Берлинская стена стала своего рода «соломоновым решением». ГДР можно было набраться сил, подготовиться в возможной блокаде со стороны Запада. В то же время Хрущев все еще не отказывался от мысли подписать мирный договор и аннулировать оккупационные права западных держав в Берлине. Советский руководитель был убежден, что экономика Западного Берлина, обнесенного стеной, зачахнет. Он также полагал, что Западная Германия, лишившись своего бастиона на востоке, постепенно перейдет от политики конфронтации к переговорам и экономическому сотрудничеству с советским блоком {560} . Хрущев начал по различным каналам предлагать Кеннеди переговоры по Западному Берлину, одновременно продолжая для пущей убедительности бряцать ядерным оружием. В конце августа СССР прекратил соблюдать ядерный мораторий и начал серию испытаний — самых интенсивных в истории советского ядерного проекта. 30 октября, словно отвечая на речь Гилпатрика об американском стратегическом превосходстве, Советский Союз взорвал над Новой Землей за Северным полярным кругом супербомбу поистине чудовищной мощности — в 50 мегатонн. Ее создатели, кстати, были готовы к испытанию «устройства» вдвое большей силы, но возможные разрушения их остановили. Хрущев сообщил съезду партии: «Когда враги мира угрожают нам силой, им должна быть и будет противопоставлена сила, и притом более внушительная» {561} .
Несколькими днями раньше, 25 сентября, небольшая стычка между американскими дипломатами и восточногерманскими пограничниками на контрольно-пропускном пункте «Чарли» на Фридрихштрассе в Берлине привела к тому, что США подтянули к этому участку границы свои танки, демонстрируя непризнание суверенитета ГДР и настаивая на своих оккупационных правах. Хрущев немедленно отдал приказ советским танкам также выдвинуться к КПП. Разделенные какой-то парой сотен метров американские и советские танки с ревущими двигателями и нацеленными друг на друга орудиями простояли у КПП «Чарли» всю ночь.
Тем самым, однако, Хрущев показал, что именно он, а не Ульбрихт, контролирует Восточную Германию. И несмотря на грубое советское давление на Запад и нарушение ядерного моратория, советские и американские танки на Фридрихштрассе продемонстрировали, что ситуация в Берлине находится под контролем двух великих держав. В ходе танкового противостояния советский руководитель сохранял полное спокойствие. 26 октября полковник ГРУ Георгий Большаков, друг Роберта Кеннеди, оказавшийся в роли связного между Кремлем и Белым домом, доложил шифровкой из Вашингтона о том, что президент США желает продолжить переговоры по германскому вопросу и найти компромисс по Западному Берлину. Хрущев приказал отвести танки от КПП «Чарли», и вскоре после этого отошли и американские танки. Однако этот разумный шаг Кеннеди подтвердил предположение Хрущева о том, что президент боится конфронтации и что американцы не начнут войну из-за Западного Берлина {562} . Ничто не могло поколебать веру советского руководителя в эффективность своего силового подхода к переговорам с Западом. В январе 1962 г. Хрущев сказал членам Президиума: «Мы должны усиливать нажим». Он сравнил свою политику балансирования на грани войны с наполненной до краев рюмкой. Достаточно следить, чтобы жидкость «через край не перелилась». Хрущев заверил своих коллег в том, что этого не произойдет. Быть может, Кеннеди еще пойдет на уступки под советским нажимом. «Так что эта игра стоит свеч» {563} . Проблема Хрущева заключалась в том, что он заигрался. Революционно-имперская парадигма, которой был привержен советский руководитель, обрекала советскую внешнюю политику на неразрешимые противоречия. С одной стороны, Советский Союз, как в 1920-е гг., поддерживал леворадикальные и революционные движения в Африке, Азии и Латинской Америке, а с другой, искал геополитического примирения с Западом. Хрущев хотел, чтобы западный «империализм» отступил на всех фронтах, включая Западный Берлин, но это было явно несбыточным желанием. Ядерные угрозы Хрущева не могли заменить собой реальные стратегические силы, которых в тот момент у СССР не было. Импульсивные шаги главы советского государства лишь усугубляли сложившуюся ситуацию. Хрущев принимал решения только на основании собственных суждений, фактически без их анализа и критического обсуждения с коллегами по Президиуму, специалистами из МИД, КГБ или Министерства обороны {564} . Хуже того, он продолжал смотреть на Кеннеди пренебрежительно, как на молодого, неопытного и слабого политика. На Президиуме ЦК Хрущев сказал, что по германскому вопросу Эйзенхауэр и Кеннеди, наверное, состоят из «одного и того же дерьма». Сахаров запомнил, как Хрущев говорил: «В 1960 году наша политика помогла Кеннеди на выборах. Но на черта нам Кеннеди, если он связан по рукам и ногам?» {565} . Казалось, ядерный шантаж избавлял Хрущева от необходимости искать более взвешенные и продуманные подходы к решению международных проблем. Тем временем развитие событий в районе Карибского моря подтолкнуло Хрущева на еще один и крайне опасный шаг. 21 мая 1962 г. он решил направить ядерные ракеты на Кубу.
Кубинский смерч
Кубинский ракетный кризис в октябре — ноябре 1962 г. стал апогеем политики ядерного шантажа. Мир оказался, без преувеличения, на пороге третьей мировой войны {566} . Споры о том, почему Хрущев послал ракеты с ядерными боеголовками за тысячи километров от СССР, не прекращаются и по сей день. Некоторые историки связывают рискованную затею Хрущева с желанием сломить сопротивление Запада по вопросу о Западном Берлине {567} . Другие утверждают, что ракеты на Кубе должны были помочь СССР одним махом достичь стратегического паритета с США {568} . Некоторые историки видят причины кризиса в импульсивном характере советского лидера, который все отчаяннее искал средство преодолеть нарастающие трудности во внутренней и внешней политике. Вильям Таубман пришел к выводу, что для Хрущева «кубинские ракеты были панацеей — правда, панацеей, в конечном счете ничему не помогшей и никаких недугов не исцелившей» {569} . Была и еще одна важная причина, которую Хрущев декларировал с самого начала, — защитить Кубу от американской агрессии. Помощь Кубе была связана с верой Хрущева в неизбежную победу коммунизма, в том числе и на Острове свободы в Карибском море. Ядерный шантаж являлся не только политикой, нацеленной на получение Советским Союзом геополитических преимуществ, но и был, по убеждению Хрущева, эффективным инструментом сдерживания американского империализма, средством помочь национально-освободительному движению и в конечном счете способствовать распространению коммунизма во всем мире {570} .