Неугасимый огонь
Шрифт:
– Ты, верно, хотел бы видеть царя, достойнейший наварх? – не стал кружить вокруг да около Неарх.
– Да, я ожидаю видеть, – ответил Нимаатра медленно, с расстановкой, вспоминая эллинские слова, – но прежде говорить с Анхнофрет.
– Может быть, тебе отдохнуть с дороги, достойнейший? – спросил Меджеди и покосился на Неарха.
Тот пожал плечами, дескать, препятствовать гостю не намерен.
Меджеди предложил Знаменосцу колесницу, сам занял место возницы. Он вёл лошадей неспешно и далеко не кратчайшим путём, пытался отвлечь гостя разговором. Нимаатра заметил это и раздражённо заявил, что у него нет времени для обозревания местных достопримечательностей и нельзя ли поторопиться. Меджеди поджал губы, но повиновался.
Они подъехали к царскому дворцу, в котором располагались покои посланницы и помещения, выделенные для её свиты. Вот и дверь спальни Анхнофрет. Возле неё стояли двое. Ремту и македонянин. Последний показался Нимаатра знакомым, вроде бы видел его мельком на Алаши.
Македонянин преградил Знаменосцу путь. Хранитель взирал исподлобья, но не сдвинулся с места.
– Я хочу видеть Анхнофрет, – сказал Нимаатра.
– Сейчас ты не можешь её видеть, почтенный, – ответил македонянин, – тебе придётся прийти позже.
– Достойнейший сын Нибамена, – быстро подал голос из-за спины Знаменосца Меджеди, – позволь, я...
Он не договорил.
– Почему я не могу входить? – повысил голос Нимаатра, – это жилище посол Та-Кем! Что означает это запрещение?
За дверью раздался смех и женский голос, который Нимаатра сразу узнал, проговорил по-эллински:
– Там кто-то пришёл. Дай, я оденусь.
Нимаатра посмотрел на Меджеди. Лицо того окаменело. Из-за двери раздался властный мужской окрик:
– Кто там? Леоннат, пусть все катятся к воронам! Не сметь беспокоить меня!
– Ты не можешь войти сейчас, почтенный наварх, – невозмутимо заявил Леоннат, скрестив руки на груди.
Нимаатра помрачнел, несколько секунд сверлил македонянина взглядом, а потом резко повернулся и пошёл прочь.
Багровый диск Атума исчез в волнах, спустившись в Дуат, но закатные небеса ещё хранили частичку его света, медленно сдаваясь наступающей тьме.
Ночь накрыла землю плотным покрывалом, но города и селения людей не собирались отдаваться в её безграничную власть. По всему престолу Геба зажглись мириады огней, пламя которых продолжало сражаться с тьмой в ожидании нового рождения Хепри.
По всему восточному побережью Зелёных Вод в те дни многие не смыкали глаз, с тревогой следя за движением воинств и ладей ремту. И сам лагерь Менхеперра не спал. Конечно, многие воины безмятежно храпели в своих палатках и на палубах ладей, частью вытащенных на берег. Знали, что товарищи стерегут их покой.
Сам Тутимосе тоже ещё не ложился, до ночи он занимался делами, но и по завершении оных отдыха не получилось. Старший придворных писцов, сопровождавших воинство в походе, прибыл в шатёр Величайшего с сообщением о том, что к берегу пристала ладья с Алаши, на которой доставили некое письмо.
На футляре Величайший увидел печать Нимаатра. Он зажёг ещё пару светильников с топлёным жиром, добавив света, развернул папирус и начал читать.
"Живи вечно, Величайший, во здравии и силе!"
Тутимосе опустил перечисление своих титулов и имён, заключённых в знаках Сен. Знаки были выведены небрежно. Очевидно, Нимаатра спешил (а он и так-то не отличался способностями к тому, что эллины называли каллиграфией), потому, не забыв о титулах, все же не уделил им подобающего внимания. Тутимосе это совершенно не заботило.
"Брат мой, прости меня, ибо недоброе я должен тебе сообщить. Долго я терзался, будет ли праведным донести до тебя это горькое знание. Не сомневаюсь, Ипи бы умолчал. Он посчитал бы, что для блага Священной Земли так будет лучше. Но я не Ипи. Я не могу скрыть от тебя то, что сделало моё Ка совсем чёрным от возмущения. Брат мой, в доме твоём поселилась тень подлого предательства..."
Тутимосе дочитал письмо до конца. Случись кто сейчас в шатре, он не смог бы увидеть те чувства, что отразились на лице Величайшего, скрытом в полумраке. Тьму рвало на части пляшущее пламя светильников, создавая причудливую игру света и тени.
Тутимосе долго сидел неподвижно, немигающим взором глядя в пустоту. Потом пальцы его сжались, сминая папирус. Еле слышно хрустнули тонкие волокна, уничтожая начертанные слова, обращая их в прах, но, не вычёркивая из памяти...
Конец второй книги