Неугомонная
Шрифт:
— Ну, теперь немного расслабилась? — спросила она. — Было заметно, как ты напряжена. Почему ты не расскажешь мне, что с тобой происходит? Что-нибудь не в порядке у Йохена?
— Бог мой, нет. Все дело в тебе. В тебе и в «Еве Делекторской». Мне с этим трудно совладать, Сэл. Подумай, вдруг узнать такое — как гром среди ясного неба. Еще бы мне не переживать.
Она пожала плечами.
— Я прекрасно тебя понимаю. Ты пережила настоящий шок. Мне бы на твоем месте тоже было бы слегка неуютно.
Мне показалось, что мама как-то странно посмотрела на меня: холодно, расчетливо, как будто встретила впервые.
— На самом деле ты не веришь мне. Так ведь? Небось думаешь, я рехнулась?
— С чего это ты взяла? Да, конечно, я верю тебе — как не верить? Просто это тяжело принять, вот так сразу. Все вдруг переменилось, все, что я принимала как само собой разумеющееся всю свою жизнь, вдруг исчезло за секунду.
Я сделала паузу, подзадоривая саму себя.
— Давай, скажи что-нибудь по-русски.
Минуты две мама говорила по-русски; постепенно распаляясь, она грозила мне пальцем, тыкала им в меня.
Незнакомая речь полностью ошеломила меня, захватила врасплох. Мне стало нечем дышать.
— Боже мой, — сказала я. — А теперь переведи!
— Я говорила о том, что разочаровалась в своей дочери. В своей дочери, такой смышленой и упорной молодой женщине, которой достаточно было немного пораскинуть своими прекрасными мозгами, подумать логично над тем, что я ей рассказала, чтобы понять: я никогда бы не посмела так зло подшутить над ней. Вот и все.
Я допила свое вино.
— И что случилось потом? Ты поехала в Бельгию? Почему сейчас тебя зовут Сэлли Гилмартин? Что случилось с моим дедом, Сергеем, и твоей мачехой Ирэн?
Мама встала и, как мне показалось, почти с победоносным видом прошла к двери.
— Не все сразу. Постепенно узнаешь. Ты получишь ответ на любой вопрос, который захочешь задать. Я просто хочу, чтобы ты прочла мою историю внимательно — напряги свои мозги. У меня тоже будут вопросы к тебе. Множество вопросов. Есть такие вещи, которые даже я сама не понимаю…
Мне показалось, что эта мысль огорчила маму. Она умолкла и вышла из комнаты. Я налила себе еще стакан вина, но тут вспомнила, что я за рулем. Мать вернулась и вручила мне еще одну папку. Я почувствовала спазм раздражения: было понятно, что она делает это обдуманно, скармливая мне свою историю по частям, как сериал. Мама хотела, чтобы я привыкала постепенно, чтобы откровения растянулись по времени и не превратились в одно огромное эмоциональное потрясение. Она хотела сделать из них серию небольших толчков, при которых я могла бы устоять на цыпочках.
— Может, лучше отдашь мне все свои творения сразу? — спросила я, не в силах сдержать раздражение.
— Я постоянно шлифую их, — ответила она невозмутимо, — все время вношу небольшие поправки. Мне хочется сделать их как можно лучше.
— Когда ты написала все это?
— За последние год или два. Видишь, я продолжаю добавлять, вычеркивать, переписывать. Пытаюсь сделать так, чтобы можно было читать. Хочу, чтобы все было изложено логично и последовательно. Ты можешь подкорректировать, если хочешь. Из тебя писатель лучше, чем из меня.
Мама подошла поближе и сжала мне руку — мне показалось, что она хотела утешить меня: мать всегда была не очень щедра на ласки, поэтому попробуй угадай подтекст ее редких эмоциональных жестов.
— Руфь, прошу тебя, успокойся. У всех нас есть секреты. Никто не знает даже половины правды о ком-нибудь другом, как бы близки они ни были. Я уверена, и у тебя есть секреты от меня. Сотни, тысячи. Посмотри на себя — ты даже о Иохене мне месяцами не рассказываешь.
Она протянула руку и пригладила мои волосы — это было очень необычно.
— Ну а сейчас, Руфь, поверь мне, я всего лишь рассказываю тебе свои секреты. Ты поймешь, почему мне пришлось ждать этого до сих пор.
— А отец знал?
Она помолчала.
— Нет, не знал. Он ничего не знал.
На какое-то время я задумалась об этом: о родителях и том, кем я их всегда считала. «А теперь возьми тряпку и вытри доску», — приказала я себе.
— И отец не подозревал? Или все же догадывался?
— Вряд ли. Мы были очень счастливы, а все остальное не имело значения.
— Тогда почему ты решила рассказать мне все это? Внезапно поведать мне свои секреты?
Мама вздохнула, посмотрела по сторонам, бесцельно помахала руками, пропустила волосы сквозь пальцы, потом побарабанила по столу.
— Потому, — сказала она наконец, — потому что, похоже, кто-то пытается убить меня.
Я ехала на машине домой, погруженная в раздумья, медленно, осторожно. Мне казалось, что я стала немного мудрее, хотя, с другой стороны, не была уверена, что у мамы не начинается паранойя. Ну ладно, допустим, я готова принять как истину ее странное сомнительное прошлое. Сэлли Гилмартин оказалась на самом деле — и с этим я должна была согласиться — Евой Делекторской. Но вот зачем кому-то понадобилось убивать шестидесятишестилетнюю женщину, мирную старушку, живущую в глухой деревушке, далеко от Германии, в Оксфордшире? Мне казалось, что я еще как-то могу сжиться с Евой Делекторской, но все, что касалось убийства, было принять гораздо труднее.
Я забрала Йохена у Вероники, и мы с ним пошли домой через Саммертаун в сторону Моретон-роуд. Воздух в этот летний вечер был тяжелым и влажным, листья на деревьях казались усталыми и поникшими. Три недели такой жары, а лето только началось. Йохен пожаловался, что ему жарко, поэтому я сняла с него футболку, и мы пошли домой, держась за руки, не разговаривая, думая каждый о своем.
У ворот сын спросил:
— А Людгер все еще здесь?
— Да, он погостит несколько дней.
— Людгер мой папа?