Неукротимая Анжелика

Голон Анн

– Осман-бей, почему вы подвергли меня такому испытанию?

Он не переспросил какому. Он вполне допускал, что зрелище султана, вершащего справедливость, могло вызвать у Анжелики такую сильную вспышку страха. Он и ранее замечал, что христианки из западных стран более склонны испытывать ужас перед кровью, чем мавританки и христианки Востока. Он еще не решил, в чем здесь дело: в показном лицемерии или искреннем отвращении. Не есть ли в глубине души любая женщина – до времени дремлющая пантера, что облизывается, взыгрывая от зрелища страданий? Разве его подопечные не предпочитали любым празднествам, пирам, танцам и представлениям жонглеров зрелище

пыток, которым подвергали христиан? Но вот англичанка Дэзи-Валила, скоро десять лет как мусульманка, вдобавок смертельно влюбленная в государя, продолжала накрываться покрывалом и заслонять глаза пальцами, когда некоторые зрелища становились слишком кровавыми.

Надо было проявлять терпение. Эта поумнее, она быстро освободится от бесплодной чувствительности. Он видел, как стойко она держалась, глядя на труп человека, который на краткий миг оказался ее возлюбленным. Странно, что сейчас ее так напугала казнь какого-то князька, который был ей чужим, она даже не видела его прежде! Ошарашенный, он пробормотал:

– Я счел необходимым, чтобы ты увидала своего господина в силе и славе. Того, кого я для тебя избрал… И кого ты должна покорить…

Анжелика разразилась нервным смехом, потом замолчала, сжав руками виски. Каждое резкое движение вызывало боль. Покорить какого-то Мулея Исмаила! Она вспомнила, как он кружился на коне, вне себя от бешенства и боли, в развевающихся одеждах цвета собственной ярости, и с маху рубил голову палачу.

– Не знаю, понятен ли вам в точности смысл французского слова «покорить», которое вы, Осман-бей, только что произнесли. Ваш Мулей Исмаил не кажется мне испеченным из такого мягкого теста, чтобы женщина могла водить его за нос.

– Мулей Исмаил – властитель, наделенный сокрушительной силой. Он видит глубоко и далеко. Он действует быстро и в нужное время. Но это ненасытный бык. Ему необходимы женщины, следовательно, всегда угрожает опасность попасть под обаяние хрупкого и пошлого ума. Он нуждается в истинно близкой ему женщине, способной внести гармонию в его смятенный дух… осветить его одинокое сердце… придать новый блеск его мечтам о господстве над миром. Тогда он станет великим государем. Он сможет претендовать на титул Предводителя правоверных…

Верховный евнух говорил медленно и не без колебаний. Вот женщина, которую он так долго искал и, наконец, нашел. Она должна помочь ему привить султану его собственные грандиозные притязания. А он все еще не вполне уверен в ней. Он видел ее поверженной и, однако, чувствовал, как она внезапно ускользала из его рук и витала где-то далеко-далеко, хотя порой по-детски цеплялась за его одежду. Поистине женщины – трудно постижимые существа. Самая унизительная их слабость иногда таит в себе вспышки несокрушимой воли…

И в который раз Осман Ферраджи, Верховный евнух Его величества султана Марокко, возблагодарил Всевышнего, что случай и искусство суданского колдуна с ранней молодости поставили его вне естественной неволи и рабства чувств, порой превращающих человека с возвышенным умом в гротескную марионетку в руках капризных кукол.

– Разве ты не нашла его молодым и прекрасным? – мягко осведомился Осман-бей.

– Он, без сомнения, отягчен больше преступлениями, чем годами. Скольким он собственноручно отрубил головы?

– А скольких покушений он избежал? Все великие царства воздвигали на костях, я тебе уже об этом говорил, Фирюза. На том стоит земля. Я бы хотел – слушай меня, Фирюза, ибо такова моя воля! – хотел бы, чтобы ты вливала в вены Мулея

Исмаила тот особенный яд, каким обладаешь лишь ты. Этот яд вселяет в сердце мужчин истому, жажду обладать тобой, от которой они не могут излечиться. И не только такие, как этот жалкий д'Эскренвиль, но и твой великий повелитель, король франков, неизлечимо раненный тобой. Ты прекрасно знаешь, что он не может тебя забыть. Он позволил тебе убежать, а теперь терзается ревностью. Я желаю, чтобы ты воспользовалась своей властью над султаном. Я хочу, чтобы в его сердце вонзились стрелы твоей красоты… Но я, я не позволю тебе сбежать, – чуть слышно прибавил он.

Закрыв глаза, Анжелика слушала молодой и ясный голос, словно голос подруги, говорившей по-французски с легким акцентом и немного по-детски, а подняв отяжелевшие веки, с удивлением видела черное строгое лицо, отмеченное вековой мудростью великих африканских народов.

– Послушай меня, Фирюза, и успокойся. Я дам тебе время избыть лихорадку и страх, я подожду, пока твой разум проникнется высоким замыслом, а тело возжаждет. Я помедлю упоминать о тебе перед моим господином. Он не узнает тебя до тех пор, пока ты не станешь послушной.

Анжелика почувствовала, как ее недомогания быстро стали сходить на нет. Первый тур она выиграла! В этом улье наложниц она спрячется, словно иголка в сене. Она рассчитывала использовать это время для побега. Она спросила:

– А меня не выдадут досужие толки? Мулей Исмаил может прослышать обо мне.

– Я отдам распоряжения. Мои приказания в серале значат больше, чем даже повеления государя. Все вынуждены склониться перед ними… даже Лейла Айша, монархиня. Она не нарушит молчания, найдя в этом преимущества для себя, ведь она будет тебя опасаться.

– Она уже хочет облить меня царской водкой и удушить, – прошептала Анжелика. – И это только начало.

Снисходительным жестом Осман Ферраджи отмел эти банальные угрозы:

– Все женщины, жаждущие милости одного повелителя, ненавидят и хотят погубить друг друга. Разве христианки поступают иначе? Ты никогда не сталкивалась с соперничеством при дворе французского короля?

Анжелика с трудом сглотнула слюну.

– Вы правы, – сказала она, и, как при вспышке молнии, перед ней пронеслось видение непобедимой Монтеспан. Здесь ли, там – везде жизнь превращалась в борьбу, разрушенные мечты, поверженные иллюзии. Она так устала от этого, что впору умереть.

Осман Ферраджи наблюдал за ее осунувшимся, окаменевшим лицом. Он еще не прочел в нем предвестия ее поражения. Зато в этом лице он открыл то, что в лучшие дни скрывалось за обычно полноватыми щеками: тонко вылепленный костяк, линии которого выдавали свирепую волю. Сквозь нежную плоть основание неукротимой натуры угадывалось, как первоначальный чертеж. Он как бы видел ее через много лет, в пору старости. Она не оплывет, не будет ни складок жира, ни свисающих подбородков. Она станет суше и легче. Плоть, истончаясь, проявит прекрасный рисунок костяка. Она будет стариться так, как стареет слоновая кость: облагораживаясь. Как у большинства волевых женщин, наделенных особым жизненным даром, у нее подлинные черты характера будут проступать все ярче, когда станут ослабевать обманчивые черты юности. Но еще долго она останется очень красивой, даже когда морщины избороздят лицо, даже под короной седых волос. Блеск глаз погаснет только вместе с жизнью. Сумерки годов лишь приглушат, еще больше просветлят их ясную бирюзовую влагу и придадут им непроглядную глубину, магическую власть.