Неукротимая любовь
Шрифт:
— Здесь говорится, — произнес Алистер Мерил, глядя на письмо, которое он только что прочитал, — что Фортуна родилась 27 августа 1801 года. Ты помнишь, кто еще родился в этот день?
— Да, я это очень хорошо помню, — ответил маркиз. — Но послушай, о чем говорится в этой записке. — Он вставил в глаз монокль и, глядя в листок, сказал: — Эта страница помечена 20 сентября 1801 года. Вот что пишет мисс Гиллингхэм: «Дитя хорошо набирает вес на козьем молоке. Сначала я боялась, что девочка умрет, но теперь уверена, что она выживет. У нее выросли волосики странного белого цвета, а глазенки, темно-серые, словно туманы в Ирландии, опушены темными ресницами. За всю свою жизнь я встречала только одного человека, у которого волосы, глаза и ресницы были такого цвета».
Маркиз взглянул на полковника, который с огромным вниманием слушал его и хмурился.
— А вот что пишет моя старая гувернантка дальше, — произнес маркиз и прочитал:
«Сегодня я ходила к викарию, чтобы узнать, когда можно будет окрестить девочку. Я назову ее Фортуна. Я предложила окрестить ее в субботу, но викарий сообщил мне, что это невозможно — в этот день в Мерил-Парк состоится праздник. Крестьянам, живущим на землях герцога, и всем окрестным дворянам будет показан новорожденный сын и наследник его светлости.
— А когда же он родился?
— 27 августа, — ответил викарий.
Во время нашего разговора к нам подошла женщина, бывшая на сносях, и спросила, где можно найти миссис Тимс, повивальную бабку.
— Должен сообщить вам, что миссис Тимс, к сожалению, уехала из нашей деревни, — сказал ей викарий.
— К кому же мне обратиться за помощью? — спросила женщина. — Мне же скоро рожать.
— Попросите кого-нибудь из соседей, может быть, они вам помогут, — неуверенно произнес викарий.
— А почему уехала миссис Тимс? — поинтересовалась я. — Это была замечательная женщина, и все роженицы обращались к ней.
— Знаю, — ответил он. — Нам будет ее недоставать. Она уехала совершенно неожиданно, никому ничего не объяснив. Думаю, уж мне-то она могла сказать, куда едет.
— А когда она уехала? — спросила я.
— 28 августа, — ответил викарий. — Я запомнил число, поскольку обещал отвезти ее к жене фермера Баллера. Но когда заехал за миссис Тимс, ее не оказалось дома. Соседка сказала мне, что она уехала в большой спешке».
— Да, герцог обо всем позаботился, — мрачно произнес Алистер Мерил. — Гримвуды уехали, повитуха исчезла. Но он не мог предугадать, что миссис Гримвуд испугается, что девочка умрет, и отнесет ее к миссис Гиллингхэм.
— Здесь есть еще несколько строчек, — сказал маркиз.
— Читай скорее, — потребовал Алистер.
«Я все думаю, какой фермер — а Гримвуд был очень хорошим фермером — решится бросить свою ферму в разгар уборки урожая, когда сено еще не убрано? И почему миссис Гримвуд называла ребенка «оно» и говорила о нем с такой неприязнью? Хорошая мать никогда не откажется от своего ребенка, а миссис Гримвуд, насколько мне известно, была прекрасной матерью».
Маркиз сложил листок и спрятал его в конверт. Затем произнес:
— Мисс Гиллингхэм вырвала эту страницу из своего дневника, когда узнала, как подло герцог обманул моего отца. Она заклеила конверт и хранила его в запертом ящике.
— Почему же она тогда не приехала к тебе, — спросил Алистер Мерил, — и не показала тебе Фортуну?
— Я думал об этом, — ответил маркиз. — И мне кажется, что самое подходящее объяснение этому заключается в том, что в ту пору Фортуне было двенадцать лет. А мисс Гиллингхэм, всю жизнь воспитывавшая чужих детей, никогда не имела своих. Она, должно быть, очень привязалась к девочке, считая ее своей приемной дочерью.
— Мне кажется, что сама мысль о том, чтобы расстаться с Фортуной, была для нее невыносима. Но Гилли знала, что жить ей осталось недолго. Она ведь работала до тех пор, пока не почувствовала, что слишком стара и что у нее больше нет сил. Поэтому подготовила нужные бумаги, чтобы, когда она умрет, Фортуна приехала ко мне и я взял ее под свою опеку.
Алистер Мерил поднялся на ноги.
— Я покажу эту девушку моему дяде. Он не посмеет отрицать, что это его дочь.
— Ты что, и вправду на это надеешься? — спросил маркиз. — Значит, ты еще веришь в его порядочность. А я нет. Он от всего откажется.
— Но как же ему это удастся?! — воскликнул полковник. — Ведь редко встретишь семью с такой необычной внешностью — белые волосы и темные глаза.
— Напомни мне, как О'Киари приобрели такие черты, — попросил маркиз. — Я что-то слышал об этом, но забыл подробности.
— Это случилось после того, как флот Елизаветы разгромил испанскую Непобедимую армаду, — начал Алистер Мерил. — В конце битвы разразился сильный шторм, и несколько испанских галеонов были отнесены разбушевавшимся морем к южному побережью Ирландии. Один из кораблей был выброшен на землю, издавна принадлежавшую О'Киари.
— О'Киари составляли особый клан? — спросил маркиз.
— Они называли себя кингами, — поправил его Алистер, — что, по сути, то же самое, что и шотландский клан. Легенда гласит, что среди уцелевших моряков этого корабля был молодой идальго, которого почти в безнадежном состоянии выходила младшая дочь кинга. Из всех его детей только она оставалась незамужней, потому что была альбиносом и никто не хотел на ней жениться.
— Альбиносом? — еле слышно повторил маркиз. — Именно эта деталь и запала мне в душу, когда я в детстве слышал эту историю.
— Они поженились, — продолжал Алистер Мерил. — И с тех пор каждые пятьдесят или сто лет в семье О'Киари, которые являются прямыми наследниками кингов, рождается ребенок со странными, почти совершенно белыми волосами и темными глазами, что придает ему какую-то странную, необъяснимую красоту. — Алистер Мерил улыбнулся. — Мой отец, любивший рассказывать эту историю, всегда говорил, что белоголовые О'Киари подобны белому единорогу. Все мечтают его увидеть, но никому это не удается. Тем не менее мы знаем целых двух таких О'Киари: первая — моя тетушка Эрина, которая, как мне кажется, поразила весь Лондон, впервые появившись при сент-джеймсском дворе, и вторая — ее дочь.