Неукротимая
Шрифт:
Тарико также заметила на полу кожаную плеть и дорогой ошейник с эмблемой парящего ястреба. Знак непобедимой Сианы. Даже в захудалую провинцию Дайон она простерла свои мощные кривые когти.
В пересыльном пункте заключенные шептались о том, что именно Сиана должна свергнуть жестокий режим на Петри и дать свободу невинно осужденным. Сиане до всего есть дело в Антарес. Особенно если речь идет о природных богатствах и технологических достижениях планеты в состоянии гражданской войны.
Надо подождать… Может, год или два. Ее обязательно отпустят и вернут
Подбородок Тарико задрожал. Она громко всхлипнула и, прижав собачью миску к груди, легла на свернутое вдвое покрывало у камина. В голову закрались мысли о начальнике лагеря.
«Он увидел женщину вместо гор на моем рисунке. Он повесил у себя в ванной женщину и лишил ее глаз, чтобы стереть память, и губ, чтобы не желать поцелуев.
Если так будет легче всем, я попробую заменить Каму. Буду молчать и слушать, буду лизать его руку. Пусть бранится или смеется – все равно… Пусть хлещет плеткой и выводит гулять на поводке. Я вытерплю. А когда он привыкнет и не сможет без меня обходиться, возьму его сердце в ладони и ни в чем не получу отказа».
Она широко раскрыла глаза, потому что не узнавала себя. Чей змеиный язык нашептал ей новые, коварные мысли? Разве когда-то прежде она бывала расчетливой?
Колени подрагивали, и Тарико поджала их ближе к животу, хотя в комнате царило тепло. Старое покрывало пахло звериной шкурой и дымом, в одном месте край обгорел и осыпался. Каминную плиту плиты испещряли царапины-зарубки, кто-то считал месяцы или годы, скуля в душе от невыносимой тоски.
«Он сказал, что хочет говорить о культуре, но в его логове нет ни картин, ни книг, даже видеоэкрана для просмотра фильмов. Как он отдыхает от работы? В том железном шкафу должно храниться оружие, Гуна сказала, порой он уезжает на охоту или на горячие заводи в скалах».
На потолке у светильника тоже виднелись глубокие щербинки от пуль. Наверно, Кама спокойно относилась к его привычкам.
"Значит, и я выдержу".
Глава 6
Сумерки
Из госпиталя Субад сразу же вернулся в административный корпус и потребовал у младшего офицера дело заключенной Тарико Сан. По вине секретаря вышла небольшая заминка. Сначала на стол Субада легла папка с данными прежней арестантки под номером семьдесят семь. С фотографии глядела изможденная сорокалетная женщина, недавно отбывавшая срок в «Уригучи». Теперь ее место в бараке должна занять юная художница Тарико.
Взбешенный Субад швырнул утратившие актуальность бумаги в лицо бледному секретарю и разразился бранью в адрес местной картотеки.
– Петрианские недоумки! До сих пор не можете наладить виртуальный архив. Скорей бы Сиана навела здесь свои порядки.
Привыкший к подобным выпадам офицер только вполголоса проворчал:
– За такие слова можно получить выговор с самого верха, господин Багери. Будем благоразумны.
– Не ты ли на меня донесешь, щенок?
Держа мятые листы под мышкой, офицер выпрямился и четко отрапортовал:
– Мне осталось всего полгода до смены, хочу закончить службу под вашим руководством, господин Багери.
Субад откинулся на жестком стуле, достал сигарету – единственное дорогое удовольствие, на которое не скупился в этой вонючей дыре.
– Ты – хороший солдат, Шухо. Ты мне нравишься.
– Рад стараться, хозяин!
В карих глазах офицера мелькнули веселые искорки. Он знал, что начальник благоволит ему за уравновешенность и опрятность, а также умение слушать там, где следует, и вовремя говорить то, что требуется. Ценное качество для подчиненного.
Наконец материал на Тарико Йори Сан оказался в руках Субада. Изучение ее короткой биографии и решения суда заняло у начлагеря не более десяти минут. Особенно пристально он рассматривал показания свидетелей. Так, например, в деле была справка за подписью директора Музея прогрессивного искусства господина Магуто. В ней говорилось, что работы молодой художницы несут дух упадничества, присуждение им премии на фестивале в Хорсаки было ошибкой, за которую уже смещены с должностей нерадивые сотрудники.
В дверь постучали и тот же молодцеватый офицер доложил Субаду, что заключенная под номером семьдесят семь доставлена из лазарета в управление. Дожидается в «бытовушке».
– Быстро сработали! – резюмировал Субад. – До вечернего обхода свободен. Я буду у себя.
– Здесь вас Нуями хочет видеть, – с оттенком пренебрежения доложил офицер.
– Что-то срочное?
– Просил сообщить, что вопрос касается условий проживания личного состава.
– Давай его сюда! Я спешу.
Скоро в двери боком просунулся невысокий крепыш с мясистым багровым лицом. По петрианскому обычаю он поклонился, подняв ладони над головой в знак наивысшего уважения.
– Чего тебе? – буркнул Субад, выходя из-за стола.
– Господин начальник, ты знаешь, я твой преданный пес, по первому слову любому глотку перегрызу. Брось мне одну сладкую косточку за верную службу.
– Совсем ошалел? Чего еще не хватает, и так каждый месяц отправляешь родне арестантское барахло на продажу, сам жрешь в три горла. Ну, говори, зачем пришел?
Субад был голоден и после обеда планировал отдохнуть на своей половине, разобраться с памятником для Камы и еще эта девчонка, похожая на озябшую пташку… надо наконец разобраться с надгробием, отдать последний долг мохнатой любимице.
– Отдай мне новенькую из больнички, – выдохнул вдруг Нуями, сверкнув маленькими свинячьими глазками.
– Кого? – усмехнулся Субад, но уже твердо знал, что откажет. Правда, Нуями – хороший пес и заслуживает обоснования.
– Я оставил ее себе. Выбери другую. Больше вопросов нет? Можешь идти.
Нуями на мгновение замер, словно обдумывая слова начальника, а потом попятился задом к дверям и внятно, с угодливыми интонациями протянул:
– Тогда разреши взять после тебя, когда надоест. Больше не обещай никому. Окажи мне большую честь… после тебя.