Неукротимые удовольствия
Шрифт:
Он приподнял бровь.
— Это все, что у тебя есть?
Наклонившись вперёд, Мила улыбнулась.
— Конечно, нет.
Она провела зубами по его шее и почувствовала, как его член пульсирует внутри неё.
— Хочешь, я снова отмечу тебя? — Это был шёпот. — А ты? — Она сильно прикусила. Его член набух, запульсировал.
Зарычав, он схватил её за волосы и откинул голову назад.
— Подлая маленькая кошечка.
Пора начинать игру, подумал он. Схватив её за бедро свободной рукой, он начал дёргать её вниз, каждый раз толкая вверх, грубо пронзая её. Её сердцевина стала невероятно горячей и тугой, и он знал, что она близко.
—
Крепче сжав её волосы, он притянул её к себе и впился зубами в её шею. Он стиснул зубы, толкаясь сильнее, быстрее, глубже. И он почувствовал, как это произошло. Почувствовал, как она задрожала, когда достигла кульминации…
Её когти полоснули его по груди, потекла кровь, оставив неизгладимое клеймо. Вот так, его член взорвался, выпуская струю за струёй спермы внутри неё, в то время как её внутренние мышцы пульсировали вокруг него.
Совершенно опустошённый, он лежал, прижав её к своей груди, безвольный, как лапша. Он слабо погладил рукой её спину.
— Говорил тебе, что я продержусь дольше.
— Ты был первым, — пробормотала она.
— Нет, ты.
У неё вырвалось ленивое, насмешливое фырканье.
— Полное дерьмо.
— Да, ты такая. — Он вздрогнул, когда её коготь царапнул его сосок. — Может быть, мы кончили одновременно.
— Хм. Возможно.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
По воскресеньям Мила часто просыпалась от ощущения рта Доминика, исследующего некоторые очень интересные места на её теле. В то воскресное утро она проснулась от того, что он прижимался к ней, когда она лежала на животе, а его пальцы рисовали узоры у неё на спине. В его ленивых, небрежных прикосновениях не было ничего соблазнительного. И все же в них было так много жадности и собственничества. Даже когда грубые подушечки его пальцев слегка касались её, они ясно говорили «Моя».
Её кошка выгнулась от его прикосновения, замурлыкав. Она была удивительно жизнерадостной. Как правило, кошка не вела себя жизнерадостно.
Мила открыла глаза и обнаружила, что он смотрит на неё в ответ, светясь мужским удовлетворением и… это было беспокойство? Она не могла точно сказать.
— Доброе утро.
— Доброе утро. — Он поцеловал её в плечо, проводя пальцем по изгибам позвоночника. — Ты знала, что часто хмуришься во сне?
Она моргнула.
— Хмурюсь?
— Это почти как твоё обычное выражение лица во сне. Мой волк находит это милым. — Доминик снова поцеловал её в плечо, его губы изогнулись в загадочной улыбке.
— Ты выглядишь довольно самодовольным. — Она прищурила глаза. — Что? Почему ты ухмыляешься? У меня такое чувство, что я что-то упускаю.
Он провёл языком по маленькой россыпи веснушек у неё на плече.
— Ты пахнешь моим ароматом. А я ношу твой. Ты знаешь, что это значит. Началось запечатление.
Хотя Доминик немного беспокоился, что она может не прийти в восторг от этого, он не мог не чувствовать себя таким же самодовольным, как и его волк.
Теперь она больше не была просто женщиной, о которой он заботился, она была его парой. Для него не имело значения, что они не будут официально считаться парой, пока не связь полностью не сформируется — у него не было намерения отпускать её. Любой перевёртыш, с которым она столкнётся, мгновенно почувствует на ней запах Доминика и поймёт, что она занята. Когда связь сформируется, его запах навсегда останется на её кожу.
Понимая, что он был
— Неудивительно, что моя кошка в хорошем настроении. Что ты об этом думаешь?
— Самодовольство. Счастье. Испытываю облегчение. До этого момента я не позволял себе по-настоящему понять, как сильно я этого хочу. А как же ты?
— Счастлива. Удивлена. Раздражена, что я не почувствовала этого сразу. — Она нахмурила брови. — Я думала, так я буду чувствовать себя в большей безопасности.
— Это не так?
Она запустила пальцы в его волосы.
— Пытаться удержать тебя было бы все равно что пытаться устоять против ветра. Все, что я могу сделать, это надеяться, что ты решишь остаться.
Боже, если бы он мог надрать себе задницу за то, что заставил её усомниться в нем, он бы это сделал. Доминик прижался к ней теснее.
— Тебе не нужно бояться, детка. У тебя есть я. Я никуда не собираюсь.
— Ты так говоришь сейчас. И я верю, что ты это серьёзно, но…
— Мила, мне не нужно говорить тебе, что я знал много женщин в своё время. Ни одна из них не привлекла моего внимания так, как ты. Ни одна из них не вызвала у меня желания большего, чем немного веселья. Я никогда не мечтал о них. Никогда не был одержим ими. Никогда не отмечал их. Никогда не заботился о них. Запечатление — это огромное дело для любого, но для кого-то вроде меня это ещё важнее.
— Я хочу этого. Я хочу тебя как свою пару. Чёрт возьми, если бы это сошло мне с рук, я бы прямо сейчас поставил тебе на шею постоянную метку, хотя мы ещё не запечатлены полностью, но я знаю, что ты на это не пойдёшь. — Он обхватил ладонями её затылок. — Ты слышишь меня, Мила? Нет никакой опасности, что я уйду от тебя. Никакой.
Мила глубоко вздохнула.
— Хорошо.
Доминик почувствовала облегчение. Просто хорошо. Всего одно слово. Но в нем было огромное принятие и вера. Она доверяла его слову в этом, хотя его богатое событиями сексуальное прошлое могло свидетельствовать о том, что он не был готов к обязательствам.
Она ни разу не бросила его прошлое ему в лицо. Ни разу не осудила его за это — даже когда женщины пытались попытать счастья с ним прямо у неё на глазах. Ей было бы легко выместить это на нём, обвинить в той боли, которую она почувствовала, но Мила никогда этого не делала.
Она не могла представить, как много значило для Доминика то, что она не разочаровалась в нем после того, как он облажался и причинил ей боль прошлой ночью. Его родители всегда находили в нем недостатки. Всегда критиковали и отчитывали его за малейшее нарушение. Мила не осуждала его. Не вышвыривала его за задницу, не наносила словесных ударов в ответ и не отталкивала его. Вместо этого она предоставила ему либо уйти, либо расхлёбывать беспорядок, который он устроил. А затем, выслушав, как он делился своими секретами, она продемонстрировала уровень понимания и сострадания — не жалости, которую он не мог принять, которого ему никто никогда не давал.
Он понял, что это была одна из чёрт Милы, которая всегда заставляла его чувствовать себя комфортно рядом с ней. Она принимала людей такими, какие они есть — принимала их хорошие и плохие стороны. Никогда не ожидала, что они будут какими-то другими. Никогда не ожидала совершенства. Никогда не ждала от них большего, чем они могут дать.
Доминик нуждался в таком принятии. Иметь кого-то, кто заботился бы о нем таким, какой он есть… у него никогда не было такого раньше. Он хотел крепко держаться за это.