Шрифт:
Глава 1
Подделка
Поздно вечером Карлтон Данлап вошел в свою квартиру, очень стараясь не шуметь. В его повадках было нечто напоминающее о смертельно раненном звере, загнанном безжалостными охотниками.
Ни по глазам, ни по движениям рук нельзя было сказать, что он пьян, хотя в дыхании его чувствовался запах виски.
Данлап вошел в квартиру тихо, очень тихо. Осторожно и беззвучно запер дверь, отчаянно стараясь не шуметь.
Потом он замер и прислушался с инстинктивным страхом пещерного
Странно. В минувшие ночи она нетерпеливо ждала его возвращения. Почему же сейчас ее нет?
Карлтон повернул ручку двери, ведущей в спальню, и чуть-чуть приоткрыл. Вот теперь рука его слегка дрожала.
Констанция лежала в постели. Данлап наклонился над женой, не осознавая, что та просто притворяется спящей. Она всегда слишком остро чувствовала присутствие мужа, чтобы пропустить его появление.
— Накинь что-нибудь, дорогая, — хрипло прошептал Данлап ей в ухо. — И иди в студию. Я должен кое-что тебе рассказать.
Констанция чересчур старательно изобразила, будто вздрогнула, неожиданно проснувшись, и теперь с трудом приходит в себя.
— О господи! — горько воскликнула она, поправляя прядь темных волос, чтобы скрыть от мужа слезы, еще не высохшие на раскрасневшихся щеках. — Неужто ты придумал новый предлог, Карлтон, вместо прежних избитых объяснений, почему тебе нужно засиживаться на работе до полуночи?
Констанция придала лицу суровое выражение, тщетно стараясь перехватить взгляд мужа, и продолжала тоном, который пробрал его до глубины души:
— Карлтон Данлап, я не очень умна. Мне немногое известно о бухгалтерии и расчетах, но я способна сложить единицу и двойку. И согласно этой арифметике один и тот же мужчина плюс две разные женщины дают в результате не четыре, а три! И из этих троих… — почти истерично закончила она заранее заготовленную речь, — из этих троих я вычту себя!
Тут она ударилась в слезы, но муж отреагировал на ее слова вовсе не так, как ожидала Констанция.
— Послушай меня, — настойчиво сказал Карлтон, беря жену за руку и ласково подводя к креслу.
— Нет, нет, нет! — плакала она, оставив притворство и с вызовом глядя на него. — Не прикасайся ко мне! Если хочешь говорить — говори, но не приближайся, не приближайся ко мне!
Они уже стояли друг напротив друга в комнате с высоким потолком, где Констанция хранила свои эскизы (до замужества она развлекалась рисованием).
— Ну, и что ты хочешь сказать? — обвиняющим тоном продолжила она. — В прошлые вечера ты больше молчал. Неужели наконец-то придумал веское оправдание? Надеюсь, оно хотя бы будет не слишком глупым.
— Констанция! — испуганно озираясь, взмолился муж.
Она инстинктивно почувствовала, что обвинения ее были несправедливы. Это было видно по загнанному выражению его лица.
— Если… Если бы дело и вправду было в том, в чем ты меня подозреваешь, возможно,
Перехватив испуганный взгляд жены, Карлтон не умолк, а продолжил на одном дыхании:
— Я и вправду работал каждую ночь всю последнюю неделю, пытаясь до конца года привести в порядок свои счета, и… и мне это не удалось. Через пару дней за них возьмется специалист. Завтра тебе нужно будет позвонить в офис и сказать, что я заболел, или придумать другую отговорку. Мне требуется хотя бы день-два форы, прежде чем они…
— Карлтон, — перебила Констанция, — в чем дело? О чем ты говоришь?..
Она удивленно осеклась, когда ее муж сунул руку в карман и выложил на стол пачку зеленых и желтых банкнот.
— Я выскреб все, что накопил, до последнего цента, — прерывающимся голосом сообщил он, стараясь держать себя в руках. — Эти деньги у тебя не отберут, Констанция. И… когда я обустроюсь… и начну новую жизнь…
Он с трудом сглотнул и отвернулся, не в силах вынести ее испуганный взгляд.
— …Когда я начну новую жизнь, под другим именем… Если в твоем сердце еще найдется для меня уголок… Я… Нет, было бы слишком безрассудно на такое надеяться. Констанция, мои счета не сошлись, потому что… Потому что я растратчик.
Карлтон Данлап резко замолчал, опустил голову и ссутулился; вся его поза выражала безмерный стыд.
Почему она ничего не говорит, ничего не делает? У некоторых женщин на ее месте началась бы истерика. Другие стали бы его обвинять. Но Констанция стояла молча, и он не осмеливался поднять глаза, чтобы проверить, что написано на лице жены.
Никогда еще Карлтон Данлап не чувствовал себя так одиноко. Все на свете были против него. Он в жизни не испытывал ничего подобного. И никогда в жизни не совершал поступков, заставивших его чувствовать себя так ужасно.
Карлтон застонал, по лбу его потекли капли пота, свидетельствуя о нравственных и физических страданиях. Сейчас он сознавал одно — жена стоит перед ним и молчит, холодная, как статуя. Статуя, олицетворяющая правосудие? Ее молчание он счел предвестником остракизма, которому вскоре подвергнет его весь мир.
— Когда мы поженились, Констанция, — печально заговорил он, — я был всего лишь клерком в компании «Грин и Ко», получавшим две тысячи в год. Тогда мы с начальством обо всем договорились. Я остался у них, и через некоторое время меня назначили кассиром с окладом в пять тысяч. Но ты знаешь не хуже меня, что пять тысяч — слишком мало, чтобы соответствовать нашему новому положению в обществе, положению женатой пары…
Голос его стал холодным и жестким, но он сдержался и не добавил (хотя вполне мог бы это сделать в порыве самоуничижения), что даже тысяча долларов в месяц была бы для нее только началом. Не к такому уровню Констанция привыкла в прежней жизни, из которой он ее забрал. А Нью-Йорк действовал на нее слишком возбуждающе.