Неумолимая жизнь Барабанова
Шрифт:
Вот вопрос: а смог бы я теперешний записать все происходящее? Уложить все это на бумаге аккуратно заточенным карандашиком. И что сталось бы тогда с развалинами, с детьми, с рекой, раздувшейся от водянки?
– Да, мы играем. Даю вам честное слово, таких пьес в здешних краях не видели. Вода поднимется еще на полметра, мы будем бегать по острову и кричать «Спасите-помогите!» Нас спасут, и уверяю вас, тот, кто должен это сделать, знает о каждом нашем шаге. Сверх того, дорогие мои, на берегу затаился Кнопф с биноклем. Когда рассветет, и вода поднимется на свои полметра, он поднимет в городе такой тарарам,
И тогда вы будете кричать и плакать так натурально, чтобы публика на берегу готова была броситься в воду.
Тут они принялись на все лады стенать и звать на помощь. По-моему, им понравилась идея облапошивания стольких взрослых сразу.
– На фоне развалин! – сказал Сергей.
– На фоне развалин, – повторила Аня. – Наши новые брючки намокнут, наши туфельки расклеятся.
Я подцепил крышку на одном из ящиков, сорвал ее, и резиновые сапоги заблестели своими рыбьими боками.
– И вот тут-то тот, кому положено спасет нас на глазах у всего города и у прессы, если она здесь есть. Выборы, выборы мэра – вот что происходит в этом тишайшем городке! И тот, кто спокойно и четко спасет зазевавшихся туристов, будет, надо полагать, героем номер один.
– О! – сказал восхищенный Лисовский. – Это придумали вы. Если этот сюжет с толком продать…
– Продано, – сказал я. – Аплодисментов не будет, но наша свобода не за горами.
Тут Сергей взял Анюту за руку и осторожно спросил:
– Свобода это значит, вы уйдете, потом уйдет Кнопф, или, я не знаю – наоборот. И вот этому всему – конец?
– Милый, а ты что, думал век так жить?
Чуть прищурившись, взглянула на меня Анюта, и темная черточка нарисовалась у не меж бровей.
– Послушайте, чем же мы плохо живем сейчас? У вас больше нет отца. Эта ваша Мария Эвальдовна подевалась неизвестно куда.
– Да-да! – сказал Лисовский.
– Наглецы! Что это значит – «неизвестно куда»? Да я в любой момент наберу ее номер…
Лисовский сказал, что он очень извиняется, но «моментов было…» и он на нежном мальчишеском горле обозначил, сколько именно.
– Ну, ладно, ну пусть, – сказала Анюта, – тогда у Ксаверия Борисовича вы придумывали за деньги и все. А тут… Тут вы будете придумывать, а мы с вами будем это жить. И Кнопф, если поймет, тоже будет жить. Если вы придумаете много, нам хватит на всю жизнь. А потом мы понемножку тоже научимся придумывать. Мы придумаем вам такую старость, что вы себе и представить не можете.
И тут я сказал: «Цыц!». Ксаверий покупал меня за деньги, а эти невозможные дети меня мною же и обольщали. Я поступил, как поступают в таких случаях все взрослые люди. Я сказал «хватит болтать» и велел перекусить. Мы съели колбаски и запили их пивом. Странные представления о детском питании были у господина Кунца.
Лисовский подошел к камину, поворошил жар, и багровые блики попали прямехонько в нишу, где притаилась печальная Нина. Она точно ожила, едва пылающие угли осветили ее убежище.
– Вот слушайте, – сказала она. – Когда-то давно, так давно, что об этом лучше не думать, на земле появились первые люди. Только на самом деле они были не взрослые. Они были дети. Если как следует почитать книгу, то совсем ясно – сначала были дети. Может
Но взрослые ничего не могли с собой поделать. Они выучивали своих детей одному, другому, третьему, и если взрослые попадались поумней, то детям от такого ученья бывало и весело и приятно. И они думали, что стоит им выучиться всему, и они тут же станут взрослыми, и уж тогда-то…
Тут ветер, как и час назад, гукнул в трубе, но не умчался прочь, как первый раз, а где-то наверху засвистел, заохал, зашумел среди каменных огрызков стен.
– Странный в Германии ветер, – сказал Сергей, и Нина неизвестно чему кивнула из ниши и сказала «да».
– Да, – сказала Нина, – вот так их и обманывали, и все ходили в дураках. Только одни дураки были повеселее, а другие попечальнее. Еще были добрые и злые, и умные и глупые. Но таких было совсем мало, больше всего было одинаковых.
– Ты поди, Петечка, ко мне, – вдруг оборвала себя Нина, и Лисовский бесшумно и стремительно оказался около нее, и она положила ему руку на плечо и стала говорить дальше.
– Так вот, однажды на земле появились дети, которые случайно узнали о том, что нет во взрослой жизни ничего хорошего. Нет, не так. Раньше тоже были дети, которые про это знали, но теперь они оказались вместе. Их взрослые собрали для своего удобства. Ах, они это сделали зря! Этим детям так хорошо было вместе, что они вдруг поняли, что нужно сделать, чтобы так оставалось всегда.
И всего-то нужно было – никогда не делать того, отчего становятся взрослыми. А взрослые, как известно, больше всего любят побеждать. Им все равно что побеждать – грипп, чуму, наводнения, землетрясения, жару, холод, детей… А кто не умеет побеждать, тот смотрит, как побеждают другие.
На самом-то деле и грипп, и чума, и наводнения это все одно. Это – ветер.
– Странная у тебя сегодня сказка, – сказал Сергей, – ты не рассказывала раньше ничего такого.
– Ну да, – согласилась Нина, – а разве мы сидели когда-нибудь в таких развалинах да еще на острове? То-то и оно. И не сбивай меня больше. Так вот ветер. Этим ветром дует на людей тот, кто однажды устроил все. И уж наверное, не для того он дует, чтобы все, как один, уперлись ногами в землю и стояли каменными столбами.
И тут оказалось, что эти дети очень умные. Они увидели, что этот ветер мог дуть один для всех – это бывало, когда приключалось что-нибудь всеобщее. Но чаще ветер был у каждого свой, и чем сильнее люди ему сопротивлялись, тем больше они взрослели. Просто-напросто ветер выдувал из них все, что оставалось от той поры, когда на земле не было взрослых. Они становились, как камни в пустыне, но этого никто не замечал. И вот однажды к ним пришел человек, который был совсем как они, только сам не знал об этом. Он чувствовал ветер и не сопротивлялся ему.