Неумолимая жизнь Барабанова
Шрифт:
– Ладно, – молвил Заструга, – жизнь длинная, сюрпризов на всех хватит.
– Папа, – сказала вдруг Анюта, – не сердись, папочка.
Медленная судорога переползла лицо Заструги.
– Что твое, то твое, – проговорил он, – но чтобы ты с этим шутом гороховым… но чтобы тебя с ним и близко около меня не было. – Повернулся и вышел.
Мне видно было из окошка, как, стоя на крыльце, он давит кнопки мобильника. Степан тоже достал телефон вызвонил какую-то Катицу и вышел на крыльцо. Они стояли неподвижные, незамечающие
– Зараза! – сказал Кнопф, – он уехал в моем пиджаке.
Тем же вечером Володька надрался с паном Дроздом, и они рыдали и долго и печально рассказывали друг другу о жизни. Я подумал, что не худо бы припрятать ключи от зажигания, но оказалось, что Аня их уже прибрала. Оленьке это понравилось необычайно. Она сказала: «так с ними и надо», но тут же загрустила, видно вспомнила Эдди.
– Александр Васильевич, – молвила Аня, – я хочу показать вам одну штуку. Из автобуса. Только она тяжелая.
Вот так-то, милостивые государи! У Кнопфа в автобусе оказался тайник. Я спросил Анюту, как она раскрыла Володькин секрет, но кроме легкой улыбки и странного полувзгляда не получил ничего. Мы выволокли из тайника коробку и занесли в дом.
В коробке был механизм, банки с разноцветным порошком, и нескончаемая инструкция на английском языке. Крепчайший запах пряностей источала эта коробка. Мне подумалось, а не пражское ли это наследство? А если это пражское наследство, почему оно так пахнет?
Оленька листала инструкцию, закусив губу, потом подняла к нам затуманившийся взор и сказала, что она бы это купила. Анюта фыркнула, однако пошла заглядывать Оленьке через плечо. За стеною Кнопф с Дроздом затянули песню. Меня вдруг неудержимо стало клонить в сон. Оля посмотрела поверх инструкции.
– Ты, папаша, спать спи, но меру знай.
Когда я проснулся, была уже настоящая ночь. Девчонки сидели на полу и позвякивали сверкающим металлом. На лице моей дочери было крайнее раздражение.
– Ты спишь, – сказала она, а у нас по третьему разу выходит самогонный аппарат. Ну, скажи, зачем было Кнопфу прятать самогонный аппарат?
– Мне не нравится, что ты разбираешься в самогонных аппаратах.
Оленька махнула на меня ладошкой.
– Смирись, папочка, дочь твоя держит ресторан, в чем же ей разбираться? В мотоциклах?
Тут и в самом деле застучал мотоцикл, подбираясь к дому, смолк, и послышались шаги на крыльце. Девчонки в моей юности в таких случаях ойкали, попискивали и повизгивали. Эти две негодяйки тоже испугались, но их переполох выразился в том, что они дружно и одинаково непристойно выругались.
Отворилась дверь и вошел Эдди. Барышни ругнулись еще раз и зарделись.
– Даром пугались, – сказала Оля с досадой. – Ты что, Эдька, сбежал?
– Абенд, – с достоинством сказал Эдди и, кося на разложенные на полу причиндалы, рассказал интересные вещи. Прежде всего: Степан бежал безвозвратно, и по этому случаю приставленный к Эдди караул без промедления изменил присяге. Впрочем и весь табор пришел в волнение, и, верно, сейчас начался уже поединок между Збышеком, который по мотоциклам, и Вованом-хакером. «За всю главность. You see? Бо маетность несметна».
Вот тут я испугался. За все услуги заплачено было Степану, который и таскал нас через границы неизвестными способами. Теперь Вован и Збышек выяснят, кто из них ужасней, и нам придется либо снова платить (а денег нет), либо идти сдаваться властям. Но власти непременно станут задавать вопросы…
– Нет, – сказал Эдди, поворошил железяки и проговорил длинную фразу на родном языке.
– Надежды рухнули, – объяснила Оля, – Эдька говорит, это не самогонный аппарат.
На хозяйской половине раздался ужасный крик. Электрическая судорога прошла у меня вдоль позвоночника.
– Ох, Александр Васильевич, – сказала Анюта, легонько касаясь моего плеча. – Вы спали, спали и все проспали. Пан Дрозд кричит каждую ночь. Ему снится страшное, а утром он рассказывает Владимиру Георгиевичу, что снилось. А потом записывает в сонную книгу.
– С ума я с вами сойду. Или Кнопф выучил чешский?
– Ах, да какая разница? Вот человек тридцать лет видит страшные сны и записывает, записывает… Уж может, и слов таких нет для его страхов, а куда денешься, если говорить не с кем? А тут Владимир Георгиевич.
По Аниному слову и состоялось. Послышался страшный зевок с подвывом, и вошел Кнопф. Анюта подала ему воды, и он, негодяй, выхлебал, не моргнув глазом.
– Светает, – сказал Кнопф. И тут он увидел разложенные на полу детали. – Кто смел?
Анюта пожала плечами и сказала, что тут и сметь-то особенно нечего.
– Автобус чей? Ничей. Значит, тайник тоже общий. И в тайнике – тоже.
– Нет, Анечка, не тоже. Это – мое! А если оно еще и ваше, что же вы не пустите его в ход? Вот вы, вот оно. Я же вижу: вы его собирали. Вы его собирали, собирали!
Блям! Блям! Блям! Кнопф стремительно соединил узлы друг с другом.
– Так?
Хрясть! Дзинь! Хрясть! Кнопф составил их иначе.
– Может так? А вы знаете, что такое премия для идиота? Ну, полюбуйтесь!
Оленька пошепталась с мужем.
– Эдди говорит, что тут чего-то не хватает.
– Соображаешь, сопля голландская, – сказал Кнопф яростно. Оленькино лицо болезненно покривилось, и я хотел уже звездануть Кнопфу по уху, но Анин взгляд – растерянный, беспомощный – остановил меня. Кнопф сказал: