Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2
Шрифт:
– Но ведь вот вас же потянуло к бывшему идеологу «Перевала» Горбову?
– Меня к нему потянуло не как к бывшему «перевальцу», а как к очень образованному человеку. Меня всегда тянуло к людям, у которых я мог бы поучиться.
Тут бес, в упор глядя на меня змеиными глазами, повысил голос:
– Горбов вел с вами разговоры на политические темы?
У меня мелькнула мысль: «Чего это они ко мне с Горбовым привязались? Уж не арестован ли он? И не вытянули ли они чего-нибудь из него?»
– Никогда, – сделав над собой усилие, ответил я. – У нас с ним было достаточно увлекательных тем для беседы: литература,
– И вы продолжаете с ним встречаться?
– Меня уже об этом спрашивал товарищ Журавлев, и я ему ответил, что нет. И вообще я с головой ушел в трудную работу.
Говорю я это, а сам думаю: «Пронюхали они или нет о моих частых встречах с перевальцем Богословским, со Слонимским, с Клавдией Николаевной Бугаевой, с Зиновьевым, с Михаилом Матвеичем Казмичовым, о встречах с Пастернаком?»
– Да что вы нам сказки рассказываете? Нам точно известно, что вы не выходите из салона (слово «салон», ставшее у нас после доклада бранным, бес подчеркнул) Щепкиной-Куперник?
При этих словах я взыграл духом.
Как в 33-м году Исаев, так сейчас бес выдал мне того, кто на меня настукал. Это был шпичишка, принятый в Союз писателей не за литературные, а за какие-то другие заслуги. Мы учились с ним на одном курсе. Когда я вернулся из ссылки, меня предупреждали, чтобы я держался от него подальше, – он пытался наводить своих собеседников на скользкие темы; придя к нашему общему знакомому, которого на тот случай не оказалось дома, но который должен был скоро прийти и потому его бабушка провела гостя в кабинет, он начал рыться на письменном столе у него в бумагах, за каковым почтенным занятием гостя застала вошедшая невзначай бабушка. При наших случайных встречах во время войны и после – на улицах, в издательствах, в Союзе писателей – он проявлял ко мне повышенный интерес. Месяца два назад я столкнулся на лестнице Гослитиздата с Горбовым и разговорился. Мимо прошел шпичишка, зыркнул на нас глазами и, поклонившись, проследовал дальше. Говорили мы с Горбовым как добрые старые знакомые.
Шпичишка в очередном донесении наверняка сообщил своим принципалам об этой нечаянной встрече, а те решили, что одна нить будущего разговора со мной у них в руках: моя «дружба» с Горбовым. Полный уверенностью в том, что свежий «материал» поступил на меня именно от этого шпичишки, я проникся при вопросе о Щепкиной-Куперник. В наши студенческие годы он знал о моих добрых с ней отношениях. Но ему было неизвестно, что после войны я из-за сущей безделицы временно перестал бывать на Тверском бульваре. И, разумеется, он был не осведомлен о новых моих знакомствах.
Как почти у всякого человека в решительную минуту, догадки и соображения облаком колкой пыли пронеслись у меня в голове:
«Ага! Стало быть, они хотят запугать меня моим “окружением”: с одной стороны – “перевалец”, впоследствии близкий к Каменеву штатный сотрудник издательства “Academia”, исключенный из партии околотроцкист Горбов, с другой – “салон” Щепкиной-Куперник… Ничего мерзавцы не знают…»
Мнимо хитросплетенную сеть я прорвал без труда и, как в свое время Исаева, посадил в калошу и Журавлева, и беса.
– У вас устарелые сведения, – выдержав паузу, с насмешечкой в голосе заметил я. – Я не бываю у Щепкиной-Куперник с осени сорок пятого года.
– Почему? (Ох уж эти «сто тысяч “Почему”»!)
– По чисто
– Личные мотивы нас не интересуют… Но ведь раньше вы там часто бывали?
– Бывал, но ничего зазорного в этом не вижу.
– Но у нее же самый настоящий салон! – вставил Журавлев.
– Хозяйка этого «салона», как вы выражаетесь, Заслуженный Деятель Искусств. Бывали у нее при мне Народная Артистка Обухова, Народный Артист Юрьев, Народная Артистка Держинская, Народная Артистка Турчанинова, академик Тарле – все люди, высоко награжденные правительством.
Снова бес смотрит на меня в упор остервенелым взглядом и возвышает голос:
– И вы в письменной форме могли бы засвидетельствовать, что Щепкина-Куперник антисоветских разговоров не ведет?..
Я взял на полтона выше беса:
– Кто?.. Татьяна Львовна?.. Антисоветские разговоры?.. Да я от нее антисоветского слова никогда не слыхал!.. Давайте бумагу и перо! Сейчас же давайте бумагу и перо!..
– Писать после будете…
Напряжение спало. Разговор иссякал. Теперь он уже струился вяло и лениво. Бес переливал из пустого в порожнее, жевал мочалу:
– И все-таки вы с нами не откровенны… И что вы это так замкнулись? И вдруг:
– А как у вас со здоровьем?
– Терапевтам не докучаю» а вот нервная система у меня в плохом состоянии.
– Что же вы» лечитесь?
– Да, я нахожусь под постоянным наблюдением невропатолога поликлиники Минздрава и под наблюдением профессора-психиатра.
– Ах» даже психиатра?
От меня не укрылось» что мои собеседники переглянулись.
В действительности «наблюдение» надо мной психиатра сводилось к тому, что невропатологи изредка направляли меня к нему для консультации, а Петр Михайлович Зиновьев умел успокоить меня не столько снадобьем, сколько словом участия. Но я ввернул «наблюдение психиатра» не зря. Арестовывать меня как будто не собираются. К чему же эта затянувшаяся беседа? А, наверное, хотят завербовать меня в осведомители: «Сперва оплетем его: сам сидел, мать сидит, Горбов, “салон”» а потом – ультиматум». Но я знал, что услугами «психов» МГБ предпочитает не пользоваться – с ними хлопот не оберешься.
Расчет мой был, по-видимому, верен, ибо засим последовал ряд чисто формальных вопросов.
Теперь я убежден, что и в 44-м году меня вызывали с той же целью. Только в 44-м году тема «Перевала» не возникла бы: упор, надо думать» был бы сделан на деле моей матери (война не кончилась, и тогда это еще было актуально) и на том, что я свой человек в гостеприимном доме Ермоловой.
Наконец бес объявил:
– Больше мы вас задерживать не будем. Желаем успеха в переводе «Дон Кихота». Вот только дайте нам подписочку в том, что вы никому не скажете» что мы вас вызывали и о чем спрашивали.
– Пожалуйста.
– Я вам сейчас продиктую.
Я дал письменное обязательство не разглашать наше «тайное свиданье».
– А жене скажите, что вас задержали в Военкомате. Она поверит. Во всех решительно Военкоматах бестолочь и неразбериха – это ни для кого не секрет, – слиберальничал бес. – Но про наш разговор жене и вообще никому ни слова! Разболтаете – пеняйте на себя: ведь тогда уж мы вас непременно арестуем!..
Последние слова бес произнес изогнувшись и со сладчайшей улыбочкой, затем протянул мне руку. Его примеру последовал Журавлев.