Неведомый Памир
Шрифт:
Мы оборудовали наблюдательный пункт под навесом большого скального обломка, выбрали себе секторы обзора и погрузились в наблюдения. Но в объективы наших биноклей попадали только мелкие птички, очень редко улары. Из зверей видны были только сурки. Они грелись на солнце или копошились у своих нор, а когда солнце ушло за склоны, один за другим стали исчезать. В сумерках по опустевшей колонии прошел заяц. Несколько раз он для чего-то подпрыгнул, смешно раскидывая лапы, потом приткнулся к траве, занявшись едой. На красноватом фоне заката в сгущавшемся сумраке почти прямо над нами четко обрисовывался силуэт козерога, вернее, его головы с большими рогами. Он смотрел вниз. Потом показался весь и вновь исчез, а вслед за ним спокойно прошли по гребню две козы и козленок. Это было все. Больше мы ничего не увидели.
Ночь прошла спокойно. Мы вдвоем с великим трудом забрались в спальный
Когда звезды стали гаснуть, до нас добрался предутренний холод, а к восходу солнца мы замерзли по-настоящему. До восхода, в предрассветных сумерках, не было видно никого, но, только снежный гребень хребта зарделся в первых лучах, на противоположном склоне долины, почти у конца ледника, показалась небольшая группа козерогов. Пощипывая траву, они спокойно скрылись за склоном морены. Улары свистели непрерывно, но почему-то совсем не попадали в поле зрения. Только когда солнце осветило восточные склоны, я заметил одного из них, сидящего на выступе скалы. Вокруг засуетились мелкие птахи. Последними стали выползать из своих нор ленивые сурки. Громадный бородач, появившись со стороны ледника, некоторое время парил низко над склонами. Сурки приветствовали его появление оглушительным свистом и повальным бегством.
В одиннадцать часов, закончив наблюдения, мы обошли лежавшее перед нами пространство, внимательно исследуя все следы. Здесь, на глинистых скатах морен, которые размокают во время редких дождей или при таянии выпавшего снега, отпечатавшийся след затвердевает и сохраняется очень долго. Но следов было мало. Козероги, козероги, волк, опять козероги, небольшой медведь. Невдалеке мы нашли остатки деятельности косолапого - раскопанные корни какого-то растения. Корни были сморщенные, старые, но на удивление мягкие и по вкусу слегка напоминали грецкий орех. Наши геоботаники не смогли сказать мне, что это было за растение, и только позже, в Ленинграде, перечитывая Пржевальского, я наткнулся на упоминание о растении, корни которого съедобны и напоминают по вкусу орехи. Растение это, гусиная лапка, растет и на Памире.
Обратный путь тоже не дал ничего нового. Только в одном ущелье в низком ивняке у потока мы наткнулись на выводок уларов. Самка, испуганно квохча, побежала вверх по склону, по всем правилам изображая подбитую птицу, а птенцы, у которых сквозь пух проглядывали первые перья, рассыпались по густым кустам.
В час дня мы подошли к слиянию трех истоков, где была назначена встреча. Остальные пришли сюда почти одновременно. Ничего заслуживающего внимания они не сообщили; только в самой восточной долине был встречен старый след барса. Мы запрыгали вниз - по камням, по осыпям, по крутым склонам - обратно в лагерь.
Прочие тоже не теряли времени даром. Ежедневно в течение всего светлого времени суток велись наблюдения в «телескоп», то есть в тридцатикратную стереотрубу, за противоположным берегом озера, вернее, за верхними частями склонов хребта, протянувшегося вдоль берега озера против нашего лагеря. Там, на пологих террасах, покрытых зелеными пятнами лужаек, все время паслись стада козерогов.
Не один день просидел за этим занятием и я. Было очень интересно наблюдать повседневную жизнь козерогов, когда животные не знают, что за ними следят. Правда, в середине июля жизнь их не отличается разнообразием. Утром и вечером стада регулярно спускались к озеру или в соседний сай на водопой, а день проводили на пастбищах, то кормясь, то предаваясь сну. Маленькие козлята весело резвились и бодались, совершенно как домашние. Только однажды довелось наблюдать тревогу в стаде. Мне как раз перед этим удалось закончить подсчет животных, удачно расположившихся на открытом склоне. Внезапно сорок семь взрослых и двенадцать козлят превратились в неподвижные, настороженные изваяния. Через секунду все стадо бросилось наискось вверх по склону, к скальной стене, круто спускавшейся от гребня вниз. Домчавшись до скал, стадо вновь замерло на несколько секунд, разом оглянувшись, и затем с не меньшей скоростью бросилось дальше, вмиг исчезнув среди скал. Как я ни всматривался, так и не смог обнаружить нарушителя их покоя. Скорее всего, это был барс, прятавшийся где-то среди камней.
Прежде чем покинуть восточную часть озера, мы должны были также обследовать устье Мургаба. Как сообщила мартовская разведка, от устья Сарезкола вплоть до впадения Мургаба в Сарез вдоль русла на добрый десяток километров тянулись обширные тугайные заросли. Нужно было тщательно их исследовать.
На мургабскую вылазку отправился весь отряд, в лагере остался один повар.
Чем ближе подходил плот к устью, к восточной оконечности озера, тем мутнее становилась вода. Ее цвет постепенно менялся, становясь из синего оливково-зеленым, а потом глинисто-желтоватым. Масса мути, которую несут воды Мургаба в летний паводок, не успевает сразу оседать. Недалеко от устья мы наткнулись на целую стаю бакланов. Большие черные птицы плыли строем вдоль берега, то и дело ныряя. Завидев плот, внезапно выскочивший из-за мыса прямо на них, бакланы в панике ринулись прочь, тяжело хлопая крыльями по воде. Часть птиц взлетела, а остальные поплыли к другому берегу, то и дело подолгу исчезая под водой. Должно быть, устье реки изобиловало рыбой. Здесь было неглубоко; скоро появились мели. Стало чувствоваться течение. Кэп, виртуозно вращая ручками моторов, сумел протащить плот среди сплошных мелей еще с полкилометра, а потом решительно направил его к берегу. «На абордаж, черти!» - коротко закончил он замысловатую вариацию на сугубо матросском жаргоне.
Глухие прибрежные заросли, куда вскоре вступил наш отряд, ничем почти не отличались от тугаев Каракульчока и также изобиловали птицами. Было очень отрадно встретить здесь такое множество пернатых после безжизненных сарезских осыпей. Мы осторожно двигались вперед двумя редкими цепями. В операции прочесывания участвовали все одиннадцать человек. Карабкаться сквозь заросли, наполовину состоящие из облепихи и шиповника, было нелегко. Мургаб в своей приустьевой части разбит на множество рукавов, каждый из которых можно перейти вброд. Многочисленные отмели хранили самые свежие следы обитателей зарослей, от едва заметных следов мелких мышей до четких отпечатков лисьих лап.
...Накануне ночью мне приснился странный, но очень четкий сон. Мне снилось, как мы высаживаемся у устья Мургаба, как идем, рассыпавшись по зарослям, как я продираюсь сквозь кустарник и внезапно выскакиваю на большую поляну, покрытую ровным травяным ковром. Поляна упиралась в крутой склон и по ней, неуклюже переваливаясь, бежали к склону три или четыре сгорбленные фигуры голуб-яванов, покрытые короткой коричневой шерстью. Я замахал руками, заорал и... проснулся.
...Можно себе представить, как я нервно вздрогнул, когда, выйдя на очередную отмель, вдруг наткнулся на свежий, ясный отпечаток босой ступни! Я шел в первом ряду, и впереди меня никого не могло быть. Почти одновременно шедший сбоку тоже наткнулся на этот след и тревожно завопил. Однако очень скоро выяснилось, что все отмели и берега впереди были испещрены отпечатками босых ног разных размеров. Еще через несколько минут все разъяснилось. На большой поляне у верхушки стоявшего отдельно деревца был привязан пакет. Оказалось, что не далее как вчера сюда добралась поисковая группа пшартского отряда. Мы разминулись с ней на одиннадцать часов. Теперь можно было со спокойной совестью возвращаться назад: долина была прочесана встречными отрядами с двух сторон. И опять никаких следов голуб-явана...
Закончив подробный осмотр долин в восточной части озера, мы решили сделать резкий бросок на запад, к устьям рек Марджаная и Рамаифа, впадавших в Сарез метрах в двухстах одна от другой. Судя по карте, долины этих рек были очень интересны и перспективны для поисков. В плоских верховьях с многочисленными озерами на высоте 4200-4500 метров можно было надеяться встретить богатый животный мир памирского типа.
От нашего последнего лагеря до этих устьев было около сорока километров плавания. Последние дни Сарез бушевал. Ежедневно часов с одиннадцати он превращался в кипящий котел. Мы решили максимально использовать утренний штиль: все, что было возможно, погрузили вечером; лагерь был поднят в предрассветной тьме. Я забыл сказать, что к этому времени наш сарезский флот пополнился еще одной боевой единицей. На лошадях был доставлен и без происшествий спущен на воду понтон - большая резиновая лодка на десять-одиннадцать человек. Понтон с пассажирами шел обычно на буксире за плотом, который вез весь груз. Груза же набиралось обычно полторы-две тонны.