Неверный
Шрифт:
— Ты такой хороший папа, — говорит она, со вздохом прислоняясь щекой к широкой отцовской груди. — Почти как Демид.
И я чувствую себя настоящей злой феей, когда вижу как немеет Айдаров и как бережно обнимает в ответ дочку.
— Я лучше, — говорит он сипло, — я же твой папа.
— Ты все время будешь? — спрашивает наша девочка. — Больше не пропадешь?
Рустам не может говорить, только качает головой и прячет лицо в ее кудрявой макушке. Майя доверчиво прижимается к отцу, а я на одеревеневших конечностях выползаю
Лучше ужин готовить чем мучиться угрызениями совести.
Когда дом наполняется вкусными ароматами, первой прибегает Майя. Обхватывает колени, утыкается в живот. Глажу дочь по голове и чувствую на себе пронизывающий взгляд.
Поднимаю голову, Рустам стоит в дверном проеме, упираясь рукой в косяк. Наши глаза встречаются, и у меня перехватывает дыхание от того, сколько там тепла. Я раньше никогда не видела, чтобы он так смотрел, никогда.
— Вы обе такие красивые, — говорит он надтреснутым голосом, — налюбоваться не могу.
Смущенно отвожу глаза.
— Идите мыть руки и садитесь ужинать.
Майя долго не может уснуть. Зовет поочередно то меня, то Рустама, и когда наконец засыпает, я чувствую опустошение. Слишком много эмоций было в сегодняшнем дне, теперь начинается откат.
— Угостишь кофе? — спрашивает Рустам, и я проглатываю вертящееся на языке замечание, что уже поздно, и ему пора домой.
Ладно, выпьем кофе, и пусть идет.
Я устраиваюсь с чашкой на подоконнике, Рустам становится рядом. Заговариваю первой пока тишина не стала слишком говорящей.
— Как Амир воспринял исчезновение Лизы? — спрашиваю, отпивая горячий напиток. — Он ведь считал ее мамой. А тебя папой…
— Ди от него не отходит. Он слишком маленький, и он всегда к ней тянулся. Как чувствовал, — Рустам тоже делает глоток и ставит чашку рядом с моей. — Мы с Русом рассказали Амиру, что злая ведьма украла его у них с Ди и подбросила мне. Что я нашел его на пороге квартиры в корзинке. Ему так понравилось. Мы же похожи с Русом, и ему так легче привыкнуть. Правда, пока путается, через раз называет Руса дядей, а меня папой. Когда вырастет, скажем правду. Может быть…
Мы оба молчим, в который раз внутренне содрогаясь от содеянного Лизой.
— А Дамир? — спрашиваю после паузы. — Ему тоже скажете?
— Это как они захотят.
Они — это Руслан и Диана. Набираюсь смелости и воздуха.
— Рустам, — поворачиваюсь к Айдарову, — ты совсем ничего не чувствовал к этому ребенку? Он же так на тебя похож!
Он долго молчит, пьет кофе, и когда я уже не жду ответ, все-таки его получаю.
— Знаешь, я понял одну вещь. Дело не в том, чей ребенок, мой или нет. Дело в женщине. Даже если бы Амир был моим и Лизы, ничего бы не поменялось. И если бы эта пчелка была не моей, — здесь его голос слегка вздрагивает, — тоже не поменялось. Я бы любил ее, Соня. Потому что люблю тебя. Ее маму.
Он отставляет чашку и упирается рукой в откос. Нависает, закрывая все пути к отступлению.
— Расскажи мне о вас, Соня. О себе, о ней. Я хочу все знать. Это та врачиха тебе помогла? Заведующая? А на Демида ты как вышла? Как ты жила без меня эти годы…
Его глаза затягивают как черные дыры в космосе, которым я сопротивляюсь из последних сил. Прикрываю веки и начинаю рассказывать. Все с самого начала, с того момента, как почувствовала себя плохо, вызвала скорую и потеряла сознание на пороге квартиры.
Рустам слушает молча, не перебивает. А я говорю, говорю и чувствую, как вместе со словами их меня вытекают и растворяются в воздухе обиды, сомнения, переживания. И когда дохожу до момента, как в нашей компании появился Айдаров, моих губ касается крепкая ладонь.
— Знаешь, что я решил, когда встретил тебя? — спрашивает Рустам и отвечает сам, не дожидаясь ответа: — Что любой ценой постараюсь тебя вернуть.
Он наклоняется ниже, берет меня за затылок и захватывает мои губы, а я не могу ему не ответить. Просто не могу. И не обнять его плечи не могу. Такие привычно рельефные и бугристые, я чуть не стону от забытых ощущений.
И когда я уже почти утонула в поцелуе, на краю подсознания слабо мелькает мысль. А на кухне у Демида тоже есть камеры?..
Я провожаю Соню с дочкой на самолет. На днях у Майюши взяли костный мозг, не знаю, как я не поседел, пока делался забор.
Астафьев сорвал голос, уверяя меня, что нашей пчелке не больно, но когда я увидел свою девочку на каталке, сердце чуть не разлетелось по грудине в клочья.
Она увидела нас, села и потянулась ко мне.
— Папа, на ручки.
Кажется, я Соню даже оттолкнул, не помню, не в себе был. Бросился к каталке с такой скоростью, что медсестрица чуть под нее не занырнула. И хоть персонал смотрел на меня как на умалишенного, мне было плевать. Я замираю и дышать перестаю, когда меня за шею обнимает моя маленькая девочка.
Я ее не просто люблю, она моя жизнь.
Они обе. Порву за них. И если бы существовал прибор, которым можно измерить человеческие чувства, на мне он бы точно поломался к херам.
Я сказал Соне абсолютную правду. Я любил бы пчелку просто потому что она ее дочка. А Амиру, даже будь он моим родным сыном, а не племянником, я всегда был бы дядей.
Можно вменять мне это в вину, можно долго рассуждать о вселенской несправедливости, но ребенок единственной любимой женщины тоже становится единственным и любимым. И ничего с этим не сделаешь.
У нас с Соней больше не было близости после той единственной ночи в доме Демида, которая началась прямо на кухне. Соня сказала, что это был необдуманный поступок. Что нельзя идти на поводу у своих чувств, а решения должны приниматься на свежую голову.