Невероятная частная жизнь Максвелла Сима
Шрифт:
Размышления о подарке для Люси напомнили мне кое о чем: я же сегодня иду в гости, а являться в чужой дом с пустыми руками не совсем прилично. Из «Старбакса» я направился в магазин, торговавший возмутительно дорогим шоколадом, тончайшими плитками в минималистской упаковке — словно дизайнеры «Apple» переключились на производство сладостей. Я выбрал мраморный молочный шоколад, белый вперемешку с черным, — для Поппи, а затем еще одну плитку — ее мать тоже нельзя оставить без подарка. Из магазина я ушел, очень довольный своими покупками. И только позже, шагая обратно в район SW7, я почувствовал себя идиотом. Отдать двадцать пять фунтов
— В любом случае, — говорил Клайв, — мы все начинаем понимать, что у вещи, будь это дом или… — он бросил взгляд в мою сторону, — зубная щетка, ценности как таковой не существует! Ценность — это лишь амальгама из различных субъективных суждений, которую различные слои общества накладывают на вещь. То есть ценность целиком абстрактна, целиком нематериальна. И однако на этих абсолютно фантомных сущностях — под общим названием цена— зиждется наше общество. Фундаментом нашей цивилизации служит… по сути, воздух. Да, именно так. Воздух.
После короткой паузы Ричард, потянувшись за очередной оливкой, сказал:
— Не слишком оригинальная мысль.
— Разумеется, — согласился Клайв, — я и не претендую на оригинальность. Но до сих пор большинство по-настоящему об этом не задумывалось. Многие жили себе и работали в комфортном убеждении, что все, что мы делаем, базируется на реальной и твердой основе. Теперь же эта убежденность пошатнулась. И сомнения в основах побуждают нас пересмотреть наше отношение к действительности. — Он улыбнулся Ричарду с некоторым вызовом. — Естественно, в вашем бизнесе давно об этом знали. О том, о чем все прочие только начинают догадываться. И надо заметить, вы сумели употребить это знание себе на пользу.
Ричард занимался банковскими инвестициями; какими именно, я не вникал. Не вслушивался, когда мне объясняли. Ричард не понравился мне с первого взгляда, и, подозреваю, чувство было взаимным. Его пригласили, кажется, только потому, что его девушка, Иокаста, дружила с Поппи еще с университетских времен. Против Иокасты я ничего не имел — милая, воспитанная, — разве что она определенно намеревалась монополизировать Поппи на весь вечер. На столе были разложены карточки с именами, и, когда мы уселись, я обнаружил, что нас рассортировали по поколенческому признаку. Меня воткнули между матерью Поппи и Клайвом, на «стариковском» конце стола; тут же сидел этот гнусный Ричард, напротив него Иокаста, а Поппи — на другом конце стола, так далеко от меня, что дальше уже некуда. Клайв, мой визави, держался дружелюбно и приветливо, подтверждая характеристику, данную ему Поппи. Ее мать поражала своей непроницаемостью. Думаю, нормальный писатель назвал бы ее «женщиной с запоминающейся внешностью», подразумевая, что лет десять-пятнадцать назад она была писаной красавицей. Не похоже, чтобы она работала, но явно располагала средствами, позволяющими жить в свое удовольствие. Выяснить что-либо о ней не представлялось возможным: о себе она почти не говорила, зато выведала у меня почти все, что касалось моего знакомства с ее дочерью и — окольными путями — моих намерений относительно Поппи. Словом, соседство с Шарлоттой оказалось нелегким. Я заметил, как она налегает на красное вино еще до подачи первого блюда, и, признаться, меня тянуло составить ей компанию. Вечер вырисовывался совсем не таким, каким я его
— Эй, — встрепенулась Иокаста и возмущенно уставилась на Клайва, — это удар ниже пояса. Ведь лежачего не бьют, верно?
— Лежачего?
— Ричард потерял работу пару недель назад, — пояснила Поппи. — Ты не в курсе?
— О-о, — протянул Клайв, — я ничего не знал. Прошу прощения.
— Бесцеремонно вышвырнули из офиса, — сказал Ричард. — Позволили лишь взять коробку с личными вещами. Впрочем, я не удивился. События давно развивались в этом направлении. На самом деле меня выперли одним из последних.
— В каком отделе вы работали? — полюбопытствовала Шарлотта.
— В отделе исследований.
— Правда? Никогда бы не подумала, что банкам требуются какие-то исследования.
— Еще как требуются. В том банке отдел исследований был чуть ли не самым большим.
— И кто там работает? — спросил Клайв. — В основном экономисты, надо полагать?
— Нет, обычно не экономисты. Много чистых математиков. У кого-то физическое образование, — как правило, это теоретическая физика. Несколько инженеров, вроде меня. В любом случае, докторская степень обязательна.
Мне очень хотелось вставить слово в разговор, и я пытался сообразить, чем инженеры и физики могут быть полезны банку:
— И что же… вам поручали делать? Проектировать усовершенствованные модели банкоматов?
Иокаста громко расхохоталась. А Ричард, процедив «и близко ничего подобного», одарил меня такой снисходительной улыбкой, какой я в жизни не видывал. Я сидел как пришибленный, однако Клайв храбро бросился мне на помощь:
— Так чем вы там занимались? Просветите нас, будьте любезны, среди нас ведь нет банковских специалистов.
Ричард глотнул вина. Похоже, он прикидывал, стоит ли тратить время на объяснения. Наконец он сказал:
— Нам платили за разработку новых финансовых инструментов. Чрезвычайно сложных и тонких инструментов. Вы слыхали о Криспине Ламберте?
— Разумеется, — кивнул Клайв. (Я не слыхал.) — О сэре Криспине — насколько я помню, его произвели в рыцари, когда он удалился от дел. Буквально на днях я читал статью, в которой его цитировали.
— Да? И что же он сказал?
— Ну, он сказал, что хорошие времена остались позади, что и так всем очевидно, но по существу никто в этом не виноват — а менее всего онили люди вроде него, — и теперь нам придется затянуть пояс и на время забыть о новом плазменном телевизоре или отпуске на Ибице. Если не ошибаюсь, на вопросы газетчиков он отвечал, сидя в гостиной одного из своих многочисленных загородных поместий.
— Издевайтесь над ним сколько хотите, — усмехнулся Ричард, — но любой, кто хоть немного в курсе развития банковских инвестиций в нашей стране, понимает, что Криспин — гений.
— Не сомневаюсь, — произнес Клайв. — Но разве не гении вроде него довели нас до нынешнего безобразия?
— Что вас с ним связывает, Ричард? — вмешалась Шарлотта.
— В 1980-х наш банк купил его компанию, работавшую с ценными бумагами, и с тех пор во всем, что мы делали, ощущалось его влияние. Когда я появился в банке, Криспина там, конечно, уже не было, но для нас он оставался легендарной фигурой. Это он создал отдел исследований. Создал с нуля.
— Финансовые инструменты, которые вы разрабатывали, — подхватил Клайв, — это ими управляются наши ипотеки и прочие вложения, верно?