Невероятное путешествие мистера Спивета
Шрифт:
Едва коснувшись головой подушки, я заснул так крепко, как в жизни еще не спал. Я первую ночь за все это время спал лежа и в неподвижности.
Когда я проснулся на следующее утро, грудь тупо болела. Я сощурился, почти всерьез думая, что окажусь у себя в спальне в Монтане – пробужусь от самого причудливого и детального сна в жизни – но по стенам не стояли блокноты, привычных очертаний картографических принадлежностей тоже видно не было. Я лежал в незнакомой комнате – очень чистой, очень узорчатой и очень дубовой. Повсюду стояли стулья. Все стены были увешаны картинами; одна, самая большая, изображала
158
Планы Каретного сарая. Из блокнота З101
Я попытался сесть на кровати, но грудь так и заныла. Как будто меня туда мул лягнул – так часто отец говаривал, потому что его и правда как-то раз мул лягнул прямо в грудь. До сегодняшнего дня я никогда не понимал всей уместности этого сравнения.
– Ах ты распроклятый мул, – пробормотал я, чувствуя себя очень крутым. – Здорово же он меня приложил, отец.
Поразмыслив всласть, как больно будет вылезать из постели, я наконец откинул одеяло и поднялся. Чувство было такое, будто мне к коже прирос нагрудный щит. Шаркая ногами и двигаясь, точно щелкунчик – очень прямое туловище и неловко свисающие по бокам руки – я начал исследовать дубовую комнату. Прежнее любопытство отчасти вернулось. Тут в дверь постучали.
– Да? – окликнул я.
На пороге появился мистер Джибсен. От его вчерашней заполошности не осталось и следа, а изящное старосветское пришепетывание вновь расцвело пышным цветом.
– Ага, Т. В., уже на ногах! Бог ты мой, ну и перепугал же ты нас вчера! Даже и сказать тебе не могу. Какой ужас с тобой приключился в Чикаго! Мне очень жаль – я и не думал, что там уже до такого дошло, – представляю, каким шоком это было после елисейских полей Монтаны!
– Со мной все хорошо, – пробормотал я, хотя на меня накатило отчаянное желание заявить: «Я убил человека, он мертв, он лежит в чикагском канале, и его зовут…»
– Послушай, – продолжал мистер Джибсен. – Хочу извиниться за свое вчерашнее поведение – видишь ли, я и понятия не имел, сколько тебе лет на самом деле. Совершенно никакого понятия. Вчера вечером я поговорил с твоим другом Терри, и он мне все объяснил. Признаюсь, сперва я довольно-таки разозлился на этакое жульничество, но теперь осознал всю уникальность сложившейся ситуации – ну и, само собой разумеется, ты получил награду исключительно за качество работ. – Он помолчал и бросил на меня острый взгляд. – Это ведь твои работы, да?
– Да, – подтвердил я и вздохнул. – Мои.
– Отлично, превосходно! – он снова ожил. – Так что хотя мы-то имели в виду определенный грант… видишь ли, премию Бэйрда обычно присуждают… гм… взрослым – впрочем, думаю, все еще можно разрешить самым чудесным образом. Единственный мой вопрос… а твои родители? Стыдно сказать, но вчера во всей этой суматохе я напрочь забыл попросить доктора Йорна связаться с ними – позволь спросить, почему они не сопровождали тебя в таком далеком путешествии?
В голове у меня все еще плавал туман, однако
– Они… умерли. Я живу с доктором Йорном. {159}
– Боже ты мой, – ужаснулся мистер Джибсен. – Прости, мне очень печально это слышать.
– И Грейси, – торопливо прибавил я. – В смысле, Грейси тоже живет с доктором Йорном. {160}
– Что ж, это все весьма примечательно, а? – сказал мистер Джибсен. – Должен признаться, доктор Йорн об этом не упоминал, но он, полагаю… очень скромный человек.
– Да, – согласился я. – Прекрасный приемный отец.
159
Что? Я совсем спятил?
160
Точно, спятил. Но какой-то частице меня всегда хотелось, чтобы оно так и было – и сказанное здесь, в этом мире, оно почти стало правдой.
Мистеру Джибсену, кажется, стало неловко.
– Что ж, тебе надо еще отдыхать и набираться сил. Не буду пока тебя беспокоить. Раньше тут был каретный сарай, а теперь помещение служит для лауреатов премии Бэйрда, так что оно в полном твоем распоряжении. Прости за некоторую скудность обстановки и местами совсем ужасное оформление. – Он кивнул на картину с Вашингтоном или кто это был. – Но ты найдешь тут все, что потребуется.
– Спасибо, – откликнулся я. – Тут очень славно.
– Если ты вдруг захочешь о чем-нибудь попросить, пожалуйста, не стесняйся обращаться ко мне, и я сделаю все, что в наших силах, чтобы помочь тебе устроиться поудобнее.
– Ну-у-у, – протянул я, оглядываясь в поисках рюкзака и с радостью обнаруживая его на стуле рядом с кроватью, – я под конец потерял в Чикаго почти все свои инструменты. Может быть, в музее найдутся какие-нибудь чертежные принадлежности?
– Не сомневаюсь – мы сумеем найти любые материалы, которые тебе понадобятся. Так что просто напиши список, и мы сегодня же все раздобудем.
– Сегодня же?
Он коротко рассмеялся.
– Ну разумеется! Помни – теперь ты всеамериканский иллюстратор!
– Правда?
– Хотя, возможно, посещаемость и бюджет этого не отражают, но мы не должны ни на миг упускать из головы, что мы – стопятидесятилетний институт, представляющий историю богатейшей научной традиции этой страны. Однако, – прибавил он, – хоть мы и признаем наше великое прошлое, мы должны неизменно смотреть в будущее, вот почему меня так взволновало твое драматическое появление вчера вечером. Кто бы мог подумать?
– Простите, – на меня вдруг навалилась кромешная усталость. – Я не хотел…
– Нет-нет-нет, совсем напротив. Возможно, вся эта неразбериха в долгосрочной перспективе окажется очень даже на пользу Институту. Я ради интереса упомянул нескольким коллегам, сколько тебе лет, и они совершенно обалдели, так что, как видишь, возможно, ты как раз самый удачный инструмент для того, чтобы привлечь к нам внимание и заставить народ снова заговорить о Смити.
– Смити?
– Ну да. Понимаешь, не зря же говорят, что все, мол, любят детей. Не то чтоб ты совсем уж ребенок – я по-прежнему считаю твои работы работами зрелого ученого, просто…