Невеста Красного ворона

Субботина Айя

С той самой минуты я понял, что эта картина должна быть моей. Как и ее создательница. И Виктор Иванович, мой мозгоправ, категорически не одобрил эту идею. Сказал, что она попахивает маниакальной одержимостью, а в моем теперешнем состоянии категорически противопоказаны любые агрессивные эмоции. Не уверен, что верно запомнил его слова, но, если не вдаваться в медицинские термины, это прозвучало примерно так: «Не становись еще большим психом, чем ты есть».

Поэтому я и струсил сразу сказать Авроре, что знаю ее. Не помню, увы, но знаю (после некоторых поисков вопреки запрету врача),

что она была в моем прошлом и что носит подаренное мной кольцо.

Мы едем по ночной столице. Я изредка подсказываю, куда свернуть. Нарочно не называю адрес. Я живу неподалеку от частной клиники, где прохожу терапию. Психиатр говорит, что из моей жизни пропал целый кусок воспоминаний. Так психика защитилась от того, что могло ее разрушить. Не силен во всех этих терминах, но это что-то вроде файервола в голове: фильтр, который не дает воспоминаниям окончательно сломать мою личность.

Что я помню? Почти все, кроме самой Авроры и дня, когда она стала носить мое кольцо на пальце. Я не помню, откуда у меня шрамы. По сути, всего ничего: забыл одного человека и пару дней жизни, но мое лечение будет официально закончено только после того, как все кусочки пазла встанут на свои места, и я докажу, что правда меня не доконает.

Частная клиника находится на охраняемой территории и Аврору все равно туда не пустят. Я уже молчу о том, что выбрался в самоволку. Поэтому прошу ее затормозить перед поворотом и выхожу из машины, чтобы не сделать то, о чем мечтал всю дорогу.

— Ма’ну, подожди!
– Аврора выходит следом и догоняет меня.
– Может быть…

Я поворачиваюсь, обнимаю ее лицо ладонями и наклоняюсь так близко, что наши лица теперь нос к носу. Так сильно хочу ее поцеловать, что кусаю губы до крови.

— Может быть… что?
– напоминаю о ее незаконченной фразе.

— Встретимся еще раз?
– с неприкрытым волнением спрашивает она.
– Я арендую студию. Можешь посмотреть на рисунки. Эксклюзивно.

— А правду пишут, что ты работаешь совершенно голая?
– спрашиваю заговорщицким полушепотом.

— Есть только одна возможность это выяснить, - подыгрывает она.

Мы договариваемся встретиться завтра в шесть часов вечера - я буду ждать ее в кафе «Фонтан».

А утром следующего дня ко мне приходит отец. После того, как я очнулся в клинике, это второй его визит. И я даже не представляю, можно ли еще больше выказывать человеку свое презрение, чем это делает он.

— Я подписал документы об отказе от «Атласа», - говорю, глядя в сторону.
– Что ты еще хочешь?

— Какого черта ты лезешь к Авроре Шереметьевой?

— Не твое дело, - говорю самую мягкую вариацию фразы «Пошел ты на хер».
– И вообще: откуда ты… Блядь, ты следишь за мной.

— Она сделала с тобой все это.
– Он жестко тычет пальцем мне в грудь.
– Слава богам, не убила. Мало? Захотелось еще острых ощущений?

Шум в голове мешает сосредоточиться на мыслях, которые бомбят голову направленными ударами ядерных ракет. На несколько секунд начинает казаться, что я снова теряюсь, как в тот день, когда очнулся в клинике и чувствовал себя совершенно беспомощным в незнакомом мире. Но тогда я не знал, как бороться, а теперь у меня есть

главное оружие против всего, что может вывести из равновесия.

Я смотрю на отца и говорю ровно и спокойно:

— Я тебе не верю.

Вижу по его глазам, что ответ ему не по душе и мысленно праздную свою первую маленькую победу. Мы всегда ненавидели друг друга, потому что он не хотел, чтобы я существовал, а мне хотелось жить. Потому что он считал, что мой удел - гнить в смирительной рубашке в богами забытой клинике для повернутых на всю голову, а я хотел дышать полной грудью, хотел жить с нормальными людьми, потому что никогда не чувствовал себя совсем уж шизиком. Скорее человеком со странностями, который сможет научиться существовать среди нормальных, главное знать, ради чего или кого.

Мы с отцом всегда хотели противоположных вещей.

Мне казалось, что в этой не оглашенной войне хотя бы мать была на моей стороне. Но, как я теперь знаю, она тоже продала меня, но не ему, а собственным демонам, в обмен на право и дальше существовать в сладком забытье.

— Аврора не хотела быть с тобой, ты ее принудил, - стоит на своем Шэ’ар, и я понимаю, что мне проще звать его по имени, чем и дальше тратить душевные силы, убеждая себя, что эта бездушная тварь - мой отец.
– Легко сейчас, да? Прикинуться психом, который все забыл и которому все должны простить, потому что теперь он не такой.

Принудил?

Перед мысленным взглядом возникает огромная красная надпись: «Опасность». Она лупить по глазам пульсирующими алыми вспышками, посылая разряды в ту часть мозга, которая впала в затяжную летаргию. Так говорит врач: я вспомню, но всему свое время. Тормошить память раньше положенного срока все равно, что будить впавшего в спячку медведя - ничем хорошим это не кончится.

Поэтому, хоть мне до смерти хочется узнать, что было на самом деле, я знаю - еще не время. Поэтому буду защищаться.

События текут передо мной, словно замедленное кино. Я с удивлением опускаю взгляд на сжатый кулак, чувствуя приятный хруст костяшек, когда пальцы собираются один к одному. Поднимаю взгляд - и вижу, что уже рядом с Шэ’аром. Замах медленный и плавный, но на самом деле удар прилетает тараном. Хруст сломанного носа, лопнувшая губа. Шэ’ар шатается и падает, словно срубленное одним махом дерево. Я налетаю на него: одной рукой хватаю за горло и сжимаю пальцы, отсекая всякую попытку пошевелиться. А второй продолжаю ритмично колотить его рожу, пока она не становится похожей на бесформенное месиво.

Кто-то хватает меня сзади за руки, пытается оттащить.

Я моргаю - и мир возвращается к нормальной скорости.

Не сопротивляюсь, когда меня отводят в сторону и держат под локти. Странно, что не вкололи какой-нибудь транквилизатор, словно дикому животному. Пара работниц клиники хлопочут над Шэ’аром, словно наседки. Он лежит на спине и еле слышно хрипит.

— Что тут происходит?

Виктор Иванович появляется, когда вся сцена уже завершена и жирная логическая точка отчетливо видна у меня на кулаках алыми пятнами крови. Он хмурится и теребит ус, глядя то на меня, то на Шэ’ара, который уже встал на ноги, правда, не без помощи тетушек-наседок.