Невеста мафии
Шрифт:
– Он что, местный?
– Ну, конечно.
– Значит, не тот это Солоухин, – изобразил я душевное расстройство. – Мой Солоухин плоть от плоти черногайский. И охотой промышляет исключительно в каменных джунглях… Киллер, в общем.
– Может, родственник нашего Солоухина? – задумался Давыдкин.
– А что, очень даже может быть.
– У него брат старший после армии в городе остался. Там, где служил, там и остался…
– Обычное дело. Я тоже после армии домой не вернулся. Деревня у нас в глуши, работы нет, а у меня друг в милицию
– Знаю, знаю, знакомое дело, – движением руки осадил меня Давыдкин. – У меня то же самое, армия, школа, только я потом в родные края вернулся…
– А я в Черногайске увяз, в уголовном розыске… Неспокойно там у нас тогда было, если б домой уехал, дезертиром бы сочли… Да и сейчас неспокойно: бандиты снова голову поднимают…
– М-да… Знаешь что, суббота у нас – банный день, Таисия сейчас баньку растопит. Пивко у нас домашнее, квасок. Венички замочим, попаримся. А под пивко за Солоухина твоего поговорим…
Я разомлел от одного только предвкушения банной отрады. Замечтался, представив, как горячий пар вытравит из пор застоявшуюся грязь, как дубовый веник выпарит из костей остаточную немощь. Чистый и разморенный, я опрокину в себя ковшик холодного кваска и возьмусь за крепкое домашнее пивко. В чистом исподнем доберусь до своей постели и лягу спать, чтобы проснуться утром свежим, бодрым и полным сил. И так хорошо стало на душе, что я даже упустил из виду таежную красавицу Таисию Давыдкину. Даже мысленно не позарился на нее. Пусть живет со своим Василием, счастья им и удачи в этой нелегкой жизни.
– Пистолет у тебя интересный, – в глубину банных грез донесся до меня голос участкового.
Я не сразу сообразил, о чем разговор, и попросил повторить.
– Пистолет, говорю, у тебя не простой, – сказал Давыдкин.
– Пистолет как пистолет… – пожал я плечами, но тут же спохватился: – Ну, не табельный, само собой.
Не так-то уж прост был местный участковый. Распарил мои мысли, а потом как бы невзначай про пистолет спросил. Не будь я ментом, мог бы и не заметить подвоха. На это, видимо, он и рассчитывал.
– Почему само собой?
– Потому как не стоит «ТТ» на вооружении. Или ты не знал?
– Да я-то знаю… Сдается, что незаконная эта вещица.
– Незаконная, – кивнул я. – Из личных запасов. В две тысячи пятом арсенал бандитский взяли, ну я не удержался, приберег один ствол…
– Зачем?
– Ну, на всякий случай… Ты сам подумай, кто мне в отпуск пистолет даст? Не положено! А как за киллером и без оружия бегать?
– Ну, в общем-то, логично, – пожал плечами Давыдкин и отстраненно улыбнулся. – Давай, отдыхай пока, а я за баньку пока похлопочу.
Он ушел, оставив меня с привкусом досады на губах. Неспроста он этот разговор о пистолете завел. Как бы не отправил он этот ствол в райотдел на экспертизу. Откуда я знаю, может, не один труп на этой железке висит?..
Банька была готова часа через три. К этому
– Досталось вам, товарищ капитан. И как это вы с такими ногами в нашу глушь?
– Что, совсем плохо?
– Да нет, хорошо как раз-то. Не знаю, можно ли вам танцевать, но в баньку без костылей можно…
Таисия облагодетельствовала меня чистым бельем из моего рюкзака, выстиранными джинсами и курткой, после чего Василий сопроводил меня в баню.
Мы вышли из дома, и я остановился на высоком пороге, чтобы оглядеться. Обычная сибирская деревня: бревенчатые, потемневшие от времени дома за крепкими заборами, кривая улица – скорее всего, с прогнившими дощатыми мостками, чтобы не месить ногами грязь; сизые дымки над крышами, запах молока и навоза. И длинные огороды за редким частоколом, спускающиеся по склону к небольшой живописной речушке с темной водой.
У реки своя улочка, деревенская набережная – баньки вдоль вьющейся тропки, нависающие над водой мостки, склонившиеся к воде вербы. И воздух здесь такой вкусный и густой, что хоть ложкой на хлеб намазывай.
Банька у Давыдкина справная – предбанник с дровницей, вешалкой и круглым столом для посиделок. Стены старые, почерневшие от сажи, но полы свежие, крепкие, не скрипят и не гнутся под ногами. И в самой бане чувствовалась хозяйская мужская рука. Видно, что печку из камней недавно перекладывали – не дымила она, но грела так, что моя золотая цепочка с крестиком вмиг нагрелась и обожгла шею. Я снял ее и повесил на гвоздик у окна.
– Хороший у тебя пар, Василий Тимофеевич, – польстил я хозяину. – До костей пробирает.
– Ничего, я сейчас тебя еще веничком проберу! – пообещал он, грузно усевшись на самый верхний полок.
Баню я любил, и сильный жар переносил так же легко, как верблюд – палящее солнце Сахары. Давыдкин плеснул на каменку целый ковш воды, но горячий пар не обжег, а приятно, мягкими коротенькими иголочками приласкал мое истосковавшееся по чистоте тело. Потом мы шпарили друг друга березовыми вениками, намыливались детским мылом, споласкивались темной речной водой. Снова парились до седьмого пота, после чего купались в холодной реке. Согревшись после столь взбадривающих процедур, угостились домашним пивком.
Я подозревал, что градус у этого зелья немаленький, но не думал, что захмелею после первой же кружки. Видно, не взял в расчет слабость после болезни. На отсутствие закуски не грешил – на столе и капустка была квашеная, и огурчики, и сало копченое, и солонина из кадушки. Хлеб вкусный, горячий – Таисия подала его прямо из печи.
Я запьянел, а Давыдкин все подливал.
– Доброе у тебя пивко, Василий. Бодрит. И память освежает, – язык мой налился хмельной тяжестью, но я легко ворочал им – во всяком случае, мне так сейчас казалось.