Невеста Нила
Шрифт:
– Орион, мое бедное дитя! – нежно лепетали ее губы. – И ты, Мария, душа моя, мое сокровище! Поди к отцу, мой мальчик, он не сердится более и прощает тебя… Все, кого я любила, опять вместе, и никто не может нас разлучить. Послушай, Георгий!
Священник читал отходную, Нефорис ничего не заметила, продолжая смотреть вверх и лепетать несвязные слова. Наконец, ее губы перестали шевелиться, руки выпустили распятие, по телу пробежала легкая судорога, потом они вытянулись, и нижняя челюсть отвисла. Когда верный домоправитель дотронулся до плеча своей госпожи, ее лицо было неподвижно, сердце перестало биться. Себек громко зарыдал и бросился
– Я хотел великодушно пощадить полоумную старуху, но она одурачила меня. Теперь наши повелители в Медине поставят мне в вину и ее смерть, если только…
Векил оборвал свою речь и, повернувшись опять к верблюдам и богатой добыче, подумал: «Если уж затеяна игра, то не стоит смущаться мелочами. Нам необходимо снести еще несколько удалых голов, а прежде всего покончить с красавчиком-египтянином. Если заговорщики в Медине сделают свое дело, тогда вместе с Омаром будет ниспровергнут и Амру. Обада восторжествует над своими врагами!»
XXXVII
Катерина спала недолго и по привычке встала рано, тогда как Элиодора долго нежилась в постели. В такую жаркую погоду утренние часы были самыми приятными. В прежнее время дочь Сусанны с удовольствием наслаждалась ими, но сегодня у нее было невесело на душе. Ее не порадовал даже только что распустившийся индийский цветок, которым гордился старший садовник. Пусть бы он завял и вместе с ним провалился куда-нибудь весь мир!
В соседнем саду было еще тихо; но вдруг на улице показался Филипп, очевидно, направлявшийся в дом Руфинуса. Завидев его долговязую фигуру, Катерина побежала к воротам. Она хотела попросить молодого человека, чтобы он не рассказывал о их вчерашней встрече у гадальщицы Медеи. Однако девушка не успела высказать свою просьбу, как врач сам заговорил с ней и сообщил, что сегодня ночью вдова Георгия скончалась от испуга.
Еще так недавно Катерина любила Нефорис, как вторую мать. Дом наместника служил для нее образцом всего прекрасного и почтенного. «Мотыльку» было лестно встречать там родственный прием, и потому слезы девушки при известии о неожиданной смерти вдовы не удивляли врача. Они облегчили немного сердце Катерины. Теперь она по крайней мере имела повод к печали и была рада сбросить с себя маску притворной, вызывающей веселости, чтобы дать волю угнетающей ее мрачной тоске.
Ее горе тронуло Филиппа. Он обещал девушке хранить в тайне вчерашнее происшествие и не упрекал ее больше, а только напомнил о необходимости переменить одежду, которая была на ней и на Элиодоре в тот злополучный вечер. По его словам, зараза очень легко передавалась через платье и все вещи, приходившие в соприкосновение с больными. Дочь Сусанны со страхом слушала врача и затем заверила, что все зараженные вещи уже сожжены в печке купальной комнаты.
Молодой человек пошел своей дорогой, а Катерина, несмотря на возраставшую жару, продолжала тревожно ходить по аллеям сада. Ее сердце билось учащенными, болезненными ударами, невидимая тяжесть давила его, мешая свободно дышать. Рой мучительных мыслей против воли тревожил душу девушки, и она не могла отогнать их прочь.
Нефорис умерла, дом наместника занят арабами, имущество Ориона разграблено, и ему грозит жестокая кара!
А
И все это было вызвано Катериной, слабой девушкой, некогда беспечным «мотыльком». Она отворила шлюзы, из которых разливалось теперь страшное бедствие на окружающих. При этой мысли у нее проступил холодный пот, но если бы Катерина могла исправить сделанное зло, она не согласилась бы на это. Ее цель еще не достигнута; ей хотелось насладиться полным унижением Ориона, а ради этого можно многое вытерпеть и, пожалуй, даже расстаться со лживым, опостылевшим светом, в котором так мало привлекательного.
Смерть висела над головой вероломного юноши, но перед смертью он непременно должен узнать, кто наточил против него нож. Может быть, сыну Георгия оставят жизнь, зато арабы не отдадут ему обратно награбленных сокровищ, а если юному, блестящему Крезу действительно придется выйти из заточения бездомным нищим, тогда, тогда… Катерине не придется уже опасаться ни Паулы, ни Элиодоры; ее маленькая рука сумела вырвать связку молний из когтей Зевсова орла и ей не составит труда поразить обеих соперниц.
Сознание своего страшного могущества, погубившего уже несколько жертв, опьяняло девушку. Она жаждала довести Ориона до крайнего бедствия, видеть его нищим у своих ног, и это желание делало дочь Сусанны неустрашимой. Для достижения желанной цели она не отступит ни перед чем. Но что нужно сделать, вполне насытившись мщением, о том она не хотела думать, представляя окончательную развязку будущему. Может быть, тогда она поступит великодушно, исцеляя своей любовью раны заклятого врага.
Когда девушка вернулась домой, страх и смущение сменились в ее душе жаждой деятельности. Маленькая упрямица, любившая подслушивать и разносить сплетни, окончательно превратилась в женщину, готовую на всякое преступление, смелую и самоуверенную.
«Бедное дитя, – подумал о ней Филипп, вступая в сад Руфинуса, – и ее сердечко страдает среди всеобщего горя!»
Сад его старого друга был пуст, только под сикомором виднелась исполинская фигура молодого мужчины рядом с хорошенькой нежной блондинкой. Великан держал в своих могучих руках большой моток шерсти, который распутывала девушка. То были масдакит Рустем и красавица Мандана. Оба они выздоровели, и к персиянке возвратился рассудок. Филипп с большим участием и заботой следил за этим удивительным исцелением; он приписывал его, во-первых, обильному кровотечению из головы, а затем здоровому воздуху и хорошему уходу. Теперь пациентке следовало только избегать беспокойства и сильных душевных волнений. В масдаките нашла она друга и покорного обожателя.
Филипп радовался при взгляде на людей, которых спасло его искусство.
– Как поживаете? – приветливо спросил он.
– Я здоров, как рыба в воде, – отвечал Рустем, – и моя землячка тоже.
– Правда ли это, Мандана? – спросил врач.
Та с улыбкой кивнула. Тогда Филипп погрозил персу и продолжал:
– Смотри, не завязни здесь, мой приятель. Пожалуй, господин Гашим скоро потребует тебя обратно.
И врач пошел дальше, бормоча себе под нос:
– Хоть что-нибудь отрадное живет среди всеобщего горя: эти двое да маленькая Мария.