Невеста Субботы
Шрифт:
— Да ну, братец, будто у нас не найдется кому принести Флоранс напиток. Чай или кофе? — обращается ко мне Жерар. — Или, может, бурбон?
— Мне бы лимонаду, — застенчиво прошу я. — Уж очень жарко.
— Как угодно прекрасной даме. Эй, Самбо! — И он призывно свистит.
Так Жерар подзывает всех рабов, вне зависимости от того, каким именем их крестили, поэтому выходящий из конюшни негр опускает на землю седло и ковыляет к нам. Хотя зовут его не Самбо, а Жанно. Так Жерар назвал его однажды. После того как пнул по лицу, чуть подавшись вперед в седле. В тот раз молодому хозяину не понравилось, что на уздечку
— А ну-ка принеси моей невесте лимонаду, да поживей.
— Жанно сейчас окликнет кого-нибудь из горничных, Анетту или Сесиль…
— Ты что, оглох и не услышал мой приказ, дружище? — склонив голову набок, уточняет Жерар. — Или ты просто у нас такой тупой? Ммм? Какой вариант из двух?
Грум таращится на него, поворачивая в руках соломенную шляпу. Сейчас он и правда сошел бы за дурачка — неповоротливый детина с отвисшей нижней губой.
— Я сказал — поди и лимонаду принеси. Для нашей гостьи. И поживее.
— Заодно и нам захвати лимонаду, — вставляет Гастон. — Понял, черномазый?
— Нет, мне, чур, виски, — говорит Жерар.
— И мне тогда.
— Давай пошевеливайся. Одна нога здесь, другая там, — приказывает Жерар, а братья заливаются смехом от одно лишь упоминания ноги.
Понятно, что как раз нога и мешает Жанно двигаться с требуемой скоростью. Он косолап. Из левой штанины торчит не ступня, а какой-то кривой обрубок со съехавшими на сторону пальцами. Из-за увечья он переваливается на ходу. До меня сразу доходит весь ужас сложившейся ситуации. И ту четверть часа, пока мы дожидаемся напитков, я молюсь Богу, всем святым и Им заодно, чтобы как-нибудь сообща они помогли Жанно дотащить растреклятый поднос.
Но как уверила меня Роза, Бог ко мне равнодушен, а просто так, без подарка, Они даже не почешутся. Я еще раз убеждаюсь в истинности всех ее постулатов, когда за живой изгородью появляется грум. На каждом шагу из бокалов выплескивается несколько капель. А ведь поднос придется поставить на шаткий плетеный столик…
Как Жанно выполнит этот требующий сноровки трюк, мне так и не доводится узнать. Гастон вытягивает ногу, почти незаметную в высокой траве, и слуга запинается, роняя свою ношу. Описав в воздухе дерганую дугу, бокалы летят под стол, но успевают обильно оросить мое платье. От неожиданности я вскрикиваю. По небесно-голубому шелку расплываются сразу несколько желтых пятен.
— Ну вот, посмотри, что ты натворил, — почти ласково укоряет Жерар, пока грум барахтается в траве. — Ай-яй-яй. Испортил новое шелковое платье мадемуазель Флоранс.
— А оно небось стоит дороже, чем ты, хромая каналья, — добавляет Гийом, эхо своего брата.
— И что же наша гостья про нас подумает? Ммм? А вот я тебе скажу, что она подумает, — не давая мне рта открыть, продолжает Жерар. — Она подумает, что нам прислуживают остолопы, которые даже простейший приказ исполнить не могут. Ты хоть понимаешь, как ты опорочил репутацию нашего дома? Чего доброго, мадемуазель Флоранс расхочет выходить за меня замуж, раз я даже слуг не в состоянии вышколить. Сдается мне, что ты уже разрушил мое семейное счастье.
Негр так дрожит, что у него опять подкашиваются ноги, и он валится в траву.
— Нет, масса Гийом, Жанно и капли в рот не брал…
— Жаль, — качает головой Жерар. — Вполпьяна ты двигался бы ловчее.
— Уж точно
— Ну, будет тебе, дружище, разводить мокроту. Давай вставай. Или помочь?
Негр отшатывается от протянутой руки.
— Ну, сам так сам. Ты меня, конечно, огорчил, но мы, Мерсье, заботимся о своих людях.
Слово «люди» тоже вызывает у братьев приступ безудержного веселья.
— Обещаю, что еще до заката я угощу тебя превосходным виски. Слово джентльмена. А теперь ступай.
Грум смотрит на него затравленно, по-собачьи, и Жерар театрально вздыхает — все-то им надо на пальцах разъяснять.
— Ну, разумеется. Как обычно.
Это его «как обычно» пугает меня до спазмов в животе.
Поклонившись, Жанно ковыляет прочь. Я хочу выкрикнуть что-нибудь в его защиту — но прикусываю язык. Меня переполняет липкий страх, противный, как пробуждение на мокрой простыне. Почему-то мне кажется, что Жерар отправит меня вслед за Жанно и тоже пропишет мне «как обычно». Здесь, в «Малом Тюильри», я полностью в его власти.
Я понимаю это, и он понимает, что я понимаю. Весь мир сужается до насмешливо прищуренных карих глаз. Зрачки — две бездны, из которых наползают чудовища. Я вижу, как выгибаются шипастые спины, как хлещут воздух упругие хвосты. Они сожрут меня и косточек не оставят.
Звон колокола, извещающий о начале обеда, звучит, как хоры ангельские. При виде моего испорченного платья чистюля Аделина поджимает губы. Где я только успела извозиться? За столом она пытается позлить меня, то швыряясь хлебным мякишем, то пинаясь под столом, но ее ухищрения оставляют меня безучастной. Все, о чем я могу думать, это участь бедняги Жанно.
После обеда нас просят сыграть на пианино в четыре руки, но я путаюсь в нотах, поминутно отвлекаюсь и, по меткому замечанию Авроры, мои пальцы дрыгаются, как больные вертячкой куры — бабушка не сказала бы лучше!
Наконец, оставив разобиженную Аделину, я убегаю на задний двор и нахожу Жанно у дровяного сарая. Он стоит на коленях, подставив солнцу обнаженную спину и прижимая к груди промокшую от пота рубаху. Но ведь прошло уже два часа!
— Жанно, — трогаю его за плечо. — Жанно, вставай. Он, наверное, про тебя забыл.
Ко мне поворачивается черное лицо с налившимися кровью глазами.
— Нет, мисса Флоранс, нельзя, — тихо говорит грум. — Масса Жерар часто так делает.
— Давай я попрошу за тебя? Давай пойдем к нему вместе и я скажу, что нисколечки на тебя не сержусь! Хочешь?
Он мотает головой, разбрызгивая пот со лба.
— Не надо, мисса Флоранс. Тогда бедному Жанно вдвойне достанется.
Я топчусь рядом с ним под палящим солнцем, заламывая руки, и испытываю даже некоторое облегчение, когда вдали появляются три стройные мальчишеские фигуры. За Жераром волочится по земле длинная плеть из воловьей кожи. Мне приказано удалиться. Не хватало еще, чтобы своими ахами и охами я мешала рукотворному внушению. Но я все равно подглядываю из-за ствола кипариса, и про себя вторю каждому стону, и каждый удар оставляет прореху в моем сердце. У нас на плантации тоже наказывают рабов, но без таких причуд. А когда все окончено, я наблюдаю, как Жерар, отбросив плеть, берет у брата стакан с виски и льет рабу на окровавленную спину…