Невеста
Шрифт:
– То, что я сделал в Нью-Йорке, непростительно, я знаю. Мне очень жаль, Уиллоу, правда. А поскольку прошлого не изменишь, ты должна принять мои извинения.
К горлу подкатил комок, и поэтому Уиллоу ничего не могла сказать.
Гидеон поднял бровь. Летнее солнце играло в его темно-золотистых волосах.
– Почему в тот вечер ты согласилась выйти за меня? Ты ведь меня не знала.
Щеки Уиллоу покраснели, а глаза наполнились горючими слезами. Тогда она уже знала Гидеона Маршалла и уже любила его, потому что он был человеком с портрета в гостиной. Но как
– Наверное, я была помешана или что-то в этом роде! – зло сказала она.
– Уиллоу, ты меня действительно так ненавидишь? В конце концов, я мог бы тогда в гостинице заняться любовью с тобой и скомпрометировать тебя в полном смысле слова, но ведь я этого не сделал.
Щеки ее побледнели, и она вздрогнула от унижения и разочарования, вспомнив ту прекрасную, ту ужасную ночь.
До того как она успела придумать подходящий ответ на его слова, в комнатку вошли судья Галлахер и сама Ивейдн Маршалл. Лицо ее выражало удивление и раздражение одновременно.
– Гидеон!
Гидеон снова вздохнул, и на его лице появилось выражение досады перед тем, как он повернулся к матери.
Вероятно, он знал, как и Уиллоу, что «чувствительной» Ивейдн пришлось дать нюхательной соли, чтобы она могла прийти повидаться с сыном.
– Меня уже не признают? – спросил он притворно.
Ивейдн улыбнулась, раскрыв сыну материнские объятия.
– Мы не ждали тебя раньше следующего месяца! – прощебетала она.
Гидеон бросил взгляд на Уиллоу, стоявшую в подвенечном платье, и пожал плечами:
– Судя по всему, даже лучше, что я приехал раньше.
Грозный взгляд Ивейдн кольнул Уиллоу. Она, вероятно, уже убедила себя в том, что во всей этой неприятной истории виновата ее приемная дочь, а не сын.
– Да. – Голос ее звучал резко. – Гости уже разошлись, и разговоров теперь будет на несколько лет. Теперь даже не знаю, смогу ли появиться в обществе с поднятой головой!
– Сможешь, мама, – уверил ее Гидеон. – У тебя всегда это получается, не правда ли?
Уиллоу хотелось закричать; если она сейчас же не уйдет из этой душной комнатушки, от Гидеона и его матери, она просто умрет. Она подобрала юбки и с видом, полным достоинства, направилась к двери.
Пронзительный окрик Ивейдн остановил ее.
– Ты не дослушала меня до конца, юная леди, – предупредила она. – Пожалуйста, ступай домой немедленно и подумай, как ты поступила с бедным Норвиллом и его семьей.
Судья бросил в сторону дочери сочувственный взгляд и кивнул.
Гордо расправив плечи, Уиллоу вышла из пустой церкви, перешла широкую разбитую дорогу и пошла по мощеному тротуару к великолепному кирпичному дому судьи.
Сначала она переоденется, потом останется в спальне, притворившись будто переживает свою вину, а когда стемнеет, она сбежит на холмы.
– Мисс Уиллоу! – позвала Мария Эстрада, экономка, когда Уиллоу поднималась по лестнице, подняв юбки.
Уиллоу замерла.
– Что там произошло? Почему вы не обвенчались с сеньором Пикерингом?
Уиллоу пожала плечами.
– Кажется,
– Замужем! Матерь Божья!
У Уиллоу вырвался довольный смешок. Ей достанется теперь не только от мачехи, но и от всего городка, но все это ничто в сравнении с той радостью от того, что в ближайшем будущем ей не придется делить ложе с Норвиллом Пикерингом или ежедневно выносить его присутствие.
– Как можно быть замужем и не знать об этом? – спрашивала Мария, быстрой рукой привычно крестя массивную грудь. Без сомнения, она поставит много свечей и прочтет много молитв за спасение души сеньориты.
У Уиллоу было игривое настроение. Она любила эту мексиканку, которая часто казалась" ей единственным другом.
– Почему ты думаешь, Мария, что я не знала?
Глаза Марии расширились от ужаса, и всю комнату заполнила буря испанских ругательств.
Уиллоу засмеялась, ей стало жаль свою старую подругу. В конце концов, эта женщина укачивала ее, вытирала ей слезы и учила делать тортилью. [1]
1
Лепешки из кукурузной муки. (Здесь и далее примеч. перев.)
– Успокойся, Мария. Я не собиралась завести двоих мужей, честное слово.
– Но…
Уиллоу хотелось остаться одной и разобраться в мыслях. Она все еще возилась с застежками платья, когда спустя десять минут в комнату вошла Мария с чаем на подносе и уймой вопросов.
Освободившись от платья, она помолилась, чтобы ей не пришлось снова надевать его. Уиллоу потягивая чай, щедро добавив в него молоко и сахар.
– Отец и миссис Галлахер уже вернулись из церкви? – спросила она для поддержания разговора.
Мария выглядела раздраженной.
– Они в гостиной с Ланцелотом.
Уиллоу поморщилась и закрыла глаза. Это имя ему дали они с Марией, в шутку, конечно. Как неловко будет, если он узнает об этом!
– Не называй его так вслух, Мария. Мария мечтательно вздохнула:
– А он красивый, правда? Такой же, как на портрете.
Вдруг Уиллоу захотелось плакать. Многие годы, с тех пор как она живет с отцом и Ивейдн после смерти матери, она выдумывала массу романтических историй, главным героем которых был Гидеон Маршалл, чей портрет висел в гостиной внизу.
Встреча с ним в Нью-Йорке, когда ей было семнадцать, показалась ей кульминацией чудесных фантазий. Так как она любила его многие годы благодаря портрету, Уиллоу с радостью приняла его предложение.
Теперь ей было девятнадцать, и, оглядываясь назад, она понимала, как было глупо с ее стороны верить, что такой мужчина захочет видеть ее своей женой, тем более после того, как был знаком с ней всего несколько часов.
Он был просто повеса – какой еще мужчина мог так поступить? – но виноват был не он один. Уиллоу сама была слишком доверчива и глупа.