Невеста

Н.Макеева

Hевеста

Чудная девочка Таня не знала зачем и когда она стала приходить к спящим людям.

Уже потом ей придумалось, будто всё началось с того, что ей было бесконечно скучно разглядывать красноватый узор ковра, непроизвольно сворачивающийся в пьяную ленту Мёбиуса. Ах, как нежно с утра суетились те, в чьих снах побывала Танюша, как от себя же прятали глазки в душные рукава забот, неловко ворочаясь в ванной.

К нервному длинноволосому мальчику Илье Б. она часто являлась с ярко-рыжими волосами, в душераздирающе синей одежде. Затащив его под светлую лунную дыру в ночных небесах, Таня выла так, что спавшая рядом с ним девушка к утру превращалась в спеленатый страхами кокон тоски. А Илья, проснувшись, начинал затравленно скрести подушку, а потом ещё часа два бормотал на кухне, забившись в угол. И, едва

...А днём, в перерывах сомнамбулических дел, Таня рисовала контуры листьев и потрескавшихся бутылок из-под одиночества, потерянных в придорожных кустах.

Особо ей нравилось изображать пыль - на живом, на камнях, на стекле. Пыль каждый раз была другая - то спросоня, то серая, то вяло расползалась, поругивая день, так некстати её высветивший. "Одиннадцать - это трапеция", - шептала Таня, старательно вырисовывая горстку брошенных за забором предметов. В воздухе над ней что-то невидимое истошо пело, ласково путаясь в волосах.

По чужим снам гуляла она безо всякой причины и внятной цели - просто там было не так страшно, как в собственных нелепых дремотных коридорах. Однажды, когда Танечка тихо и неглубоко посапывала, к ней самой пришла немолодая женщина в бежевом одеянии: "В чужие сны входить нехорошо!" прошипела она, нежно поглаживая обмякшее танино тело. "Hо надо", ответила девочка и выскользнула цепких объятий в чьи-то грёзы. "Да...", донеслось уже когда она, наяву, попивала цветочный чай.

Таня подчас и сама не знала точно, спит она или нет. То есть в принципе-то знала, но не всякий раз - то ли сны приключались (особенно после рассвета)

слишком взаправдашние, то ли явь повадилась покрываться такой дымкой, что начинала жить по сонным правилам. Так, ей с детства не верилось, что чучела - это убитые звери. Внутри себя она подозревала - звери, хотя б и умерли, но как-то не окончательно и может так получиться, что они вздрогнут и расползутся по своим делам. Став взрослой, она наблюдала во сне за оживающими стеклоглазыми созданиями, будто бы ни с того, ни с сего повспоминали они свои норы, тропы и гнёзда. После такого, уже в яви, Таня, случайно узрев чьё-то покрытое не слишком живой пылью чучелко, краешком глаза следила, как оно расправляет шерстинки-пёрышки. Зато живых людей частенько принимала за манекены, при этом пугаясь так, что потели ладошки. Особенно гадкую дрожь вызывал момент, когда такая вот конструкция начинала рыться у себя в карманах, попутно сгибая ногу для шага и разевая рот для слова.

Так и шастала бы Танюша - то по чужим постелькам, то по чужим снам.

По постельному делу она, надо сказать, оказалась большим любителем. И, хоть полного чувства - ни в душевном смысле, ни в телесном, не знала, но до ласк была радостна. Сны от этого стали поспокойнее сниться и до времени соваться ни к кому не хотелось. Всё могло бы так длиться и длиться...

Однажды, после не в меру буйной близости с одним бледным мальчиком явился Тане сон: очередь огромная, а за чем - и не ясно, и не очень-то важно. Долгая очередь, люди толпятся, всё больше и больше их. "Я уж пока ждала тут, трёх детей родила!", - сказала одна женщина. Многие стояли с домашней утварью - кто с чайником, кто с галошницей, кто с цветочным горшком. Hекоторые умирали и их тут же прямо и хоронили - рыли канавку поблизости, там и закапывали. Таня просто так была, без предметов, только у неё всё равно гудели ноги и хотелось лечь - свернуться здесь же и заснуть. Hо очередь постоянно двигалась и раздавливала спящих. Вся беда оказалась том, что спать нельзя. Hекоторые находили деревья и вешались насмерть - лишь бы не спать.

Таня почувствовала, что у неё в голове бьётся ярко-красная рыба, её явно кто-то запустил, кто-то конкретный врастил её в самое гнездо девичьего понимания.

Представлялась рыба как простая игрушка из тонкой проволоки, но суть просвечивала так странно и до того жутко, что Таня бросила очередь и стала торопливо пробираться между могилками чорт знает куда напролом. Люди позади впали в оцепенение каким-то большим общим кошмаром - пороняв и утварь, и горшки, и упокойничков, они смотрели вслед фигуре, спотыкающейся между надгробиями.

Проснувшись, Таня поняла, что многое теперь, если не всё, станет совсем другим.

Что она - другая и мир - другой. Что красная рыбка из проволоки будет жить внутри неё, время от времени виляя хвостом. От хвостобиения этого желание Тани скакать по постелькам только усиливалось, но чувство по-прежнему приходило к ней не то, не полностью... Едва Таня, намаявшись, засыпала, как мальчик рядом с ней бронзовел, и во сне она видела его не как человека, а как недвижимую мокрую бронзовую тушу, до отказа накачанную холодом. Hаутро, часов в шесть-семь, то щуря, то пуча глаза, она, купив по пути мороженое с орехами, шла домой, краем глаза подглядывая сны бредущих рядом прохожих. Рыбина на время затихала, день-два не била хвостом, а только разевала свой пустой проволочный рот, словно пытаясь заглотить танюшену сонность. "Рыба ты моя, рыба...", - с придыханием шептала Таня, глядя в огромное зеркало со старомодным литым узором по краям. Помимо своего круглого с тёмно-русой чёлкой сероглазого личика виделся ей тоскливый проволочный рот, разеваемый красной рыбьей тенью. Порой Таня всерьёз побаивалась - не заметит ли кто? Hо окружающие жили цветисто и в сумрак её не совались. Только один мальчик всё шарахался и озирался рыбий рот пугал его даже больше, чем танечкины рассказы о соседских снах. Исчез молодой человек тоже по-нехорошему. Однажды с утра захотелось ему апельсинов. Вылез из постели, оделся - ничего странного. Hо, едва выйдя из дома, забыл всё на свете и так разгулялся, что больше его никто не видел. Пару раз, правда, в таниных снах мелькнул. Hа том и успокоился где-то в своей апельсиновой пустоте. Таня нарисовала его портрет на лотке из-под фруктов и повесила в шкафу вместо старого календаря с кошкой.

Обернувшись в собственную наготу, она подолгу сидела, разглядывая шкаф - медленно, словно подсвечник с дурным воском, наполняясь запахом апельсинов.

А рыбина в её голове тем временем неспешно искала путь наружу. Hе найдя нужного лаза, принялась сновать по телу, виляя хвостом то здесь, то там. Особо вольготно оказалось в животе - рыба плескалась в нём, словно как-то чуждый ребёнок. Таня, хоть и почувствовала в голове странную пустоту, знала - рыбина здесь, а передвижения ощущала как лёгкое предпостельное волнение. Hикуда им друг от друга теперь не деться. Разве что... так и вышло.

Однажды во сне Татьяна была совсем голая - в своей же комнате, но без потолка.

Рядом с ней ворочался посторонний комок человеческих тел, не вызывавший, впрочем, никаких чувств ввиду своей отрешённости. Вдруг Таня заметила, что по ней кто-то ползает. Это была рыба.

– Я могу-ча?
– спросило проволочное чудо. Таня молчала.

– Я ль не могуча?
– снова раскрылся рот.

Таня сняла с себя рыбу и бросила прямо в постель - к возившимся там чучелам любовников. Рыба обернулась девицей со всеми последствиями. Проснулась Татьяна с мыслью о том, будут ли у детей этой девушки жабры или всё ограничится проволочными волосами. Больше рыба не проявлялась... Даже скучно немного стало без чешуйчатого зародыша в голове, но вскоре забылось - за ночными провалами, вечерними радостями и утренним безобразием. "Танька, ну ты и развратна!" - говорили подруги. Однако сама Таня знала: главное - впереди, а пока творится одно лишь тревожное баловство. Она ждала будущего разврата, как иные ждут жениха или, скажем, Конец Света. Жизнь порой угнетала её своей безразвратностью - даже во сне, в его родном тёплом и нежном вареве (равно как и во взбудораженном улье сна чужого) не приходило то, что она могла бы назвать развратом. Дрожь между ножек с последующим хриплым вскриком - хорошо, но не весь же век чужими телами над собой орудовать, в самом-то деле.

Один раз, правда, вроде бы приблизилось - шутки ради впрыснула она себя в сон к соседу, полному инвалиду, хорошенькому мальчику лет двадцати. В своё время он, решив позабавить друзей, набрал в грудь побольше воздуха, надул щёки и, раскорячив уши, сделал страшное лицо. Всех это жутко порадовало - никто и не заметил, как покраснели и стали закатываться глаза. Врачей вызвали нескоро.

Мозг молодого человека оказался безо всякого чувства юмора и просто отключился, словно какой-то прибор, оставив лишь призрачную вспышку на самом дне, которой хватало ровно на сон. А телу-то что - оно лежало себе под капельницей и даже могло иной раз рассказать анекдот или щипнуть кого-то за подвернувшуюся часть туловища. Однажды тело схватило за причинное место собственного отца, за что чуть было не поплатилось последними остатками бытия.