Невидимая невеста
Шрифт:
Что можно сказать о Мире Родерих? Она подошла ко мне улыбаясь, с протянутыми руками. Да! Эта юная девушка поцеловала меня как настоящая сестра и я ее поцеловал без всяких церемоний! В этот момент Марк посмотрел на меня если не ревниво, то, по крайней мере, с некоторой завистью!
— Мне этого еще не позволено! — произнес он.
— Нет, господин Марк, — сказала мадемуазель Мира. — Вы, вы мне не брат!..
Мадемуазель Родерих была в точности такой, какой описал ее Марк, какой она была изображена на портрете, которым я только что любовался. Юная девушка с очаровательной головкой, обрамленной тонкими светлыми волосами, — мадонна Миериса [54] ,
54
Видимо, речь идет о Франце ван Миерисе (1635–1681), известном голландском художнике, хотя и его сын Вилем (1662–1747), и внук Франц (1689–1763) были далеко не рядовыми художниками.
И мне пришла в голову мысль: если о портретах Марка говорили, что на них модели более похожи на себя, чем в жизни, то о мадемуазель Мире можно сказать, что она более естественна, чем сама природа!
Хотя, как и ее мать, Мира Родерих вышла в современном костюме, в нем что-то было и от национальной мадьярской традиции. Это сказывалось в покрое одежды, в подборе цветов: блузка с вырезом по шее, украшенные вышивкой рукава, стянутые в запястьях, обшитый сутажом корсаж с металлическими пуговицами, пояс, завязанный лентами с позолотой, юбка с широкими складками, доходящая до лодыжек, кожаные красно-коричневые сапожки с золотистым отливом — все это создавало общую приятную картину, отвечающую самому изысканному вкусу.
Капитан Харалан тоже был там, великолепный в своей военной форме и поразительно похожий на сестру. Его внешность была отмечена изяществом и силой. Он тоже протянул мне руку и обращался со мной как с братом. Мы уже были друзьями, хотя наша дружба родилась только вчера.
Таким образом, я познакомился со всеми членами семьи доктора Родериха.
Завязался непринужденный разговор, переходивший от одной темы к другой. Говорили о моем путешествии из Парижа в Вену, о плавании на пароходе, о моей работе во Франции, о том, каким временем я располагаю, о прекрасном городе Рагзе, который мне помогут детально осмотреть, о великой реке, о прекрасном Дунае, пронизанном золотыми лучами, по которому я должен спуститься хотя бы до Белграда, обо всей стране мадьяр, полной исторических воспоминаний, о знаменитой пусте, достойной того, чтобы привлекать туристов со всего мира, и так далее и тому подобное.
— Как замечательно, что вы с нами, господин Видаль! — повторяла мадемуазель Мира, соединяя грациозным жестом руки. — Путешествие продолжалось так долго, что пришлось поволноваться. Мы успокоились только тогда, когда получили ваше письмо из Пешта!..
— Виноват, мадемуазель Мира, — отвечал я. — Очень виноват, что задержался в пути. Я был бы в Рагзе уже полмесяца назад, если бы поехал по железной дороге. Но венгры не простили бы мне, если бы я забыл о Дунае, которым они по праву гордятся и который заслуживает свою репутацию…
— Вы правы, господин Видаль, — сказал доктор, — это река, овеянная славой, несомненно, наша от Прессбурга до Белграда!..
— И мы вас прощаем ради нее, господин Видаль, — промолвила госпожа Родерих.
— Но при условии, что вы повторите еще не раз это путешествие! — добавила мадемуазель Мира.
— Ты видишь, дорогой Анри, — сказал Марк, — тебя ждали с нетерпением…
— И с желанием познакомиться наконец с господином Анри Видалем, — заявила мадемуазель Мира. — Ваш брат не скупился на похвалы в ваш адрес…
— Имея в виду и себя, не так ли? — заметил капитан Харалан.
— О
— Именно так, сестра, раз они столь похожи друг на друга!..
— Да… сиамские близнецы, — проговорил я таким же шутливым тоном. — Поэтому, капитан, раз вы были благосклонны к одному из нас, вы согласитесь проявлять внимание и к другому. Я рассчитываю на вас больше, чем на Марка, который, конечно, слишком занят, чтобы служить мне проводником…
— Я в вашем распоряжении, дорогой Видаль, — ответил капитан Харалан.
Потом мы заговорили о множестве других вещей, и я искренне восхищался этой прекрасной семьей. Особенно сильное впечатление производило на меня то выражение счастья и нежности, с которым госпожа Родерих смотрела на дочь и на Марка, уже соединившихся в ее сердце.
Затем доктор рассказал о путешествиях семьи за границу — в Италию, Швейцарию, Германию, Францию, о которой у них остались неизгладимые воспоминания; они объездили всю страну, побывали и в Бретани, и в Провансе. Мог ли им представиться лучший повод поговорить по-французски, чем воспоминания о Франции? Я, в свою очередь, старался применить свои нетвердые знания мадьярского языка всякий раз, когда это было возможно, и, несомненно, это им нравилось. Что касается Марка, то он говорил по-венгерски, как на родном языке. Можно было подумать, что он подвергся мадьяризации, которая, по мнению Элизе Реклю [55] , все шире распространяется среди населения Центральной Европы.
55
Реклю Элизе (1830–1905) — выдающийся французский ученый-географ, автор «Всемирной географии»; близкий знакомый Жюля Верна.
Ах, Париж! Париж! Первый город мира, — после Рагза, разумеется, — потому что Рагз — это Рагз! И не нужно искать другого объяснения. Для Марка оно было достаточно, потому что Рагз — это Мира Родерих! Поэтому он возвращался к этому городу с таким же упорством, с каким мадемуазель Мира вспоминала о Париже и его достопримечательностях, несравненных памятниках, художественных ценностях, интеллектуальных богатствах, о его великолепных музейных коллекциях, великолепных, даже если их сравнивать с коллекциями Рима, Флоренции, Мюнхена, Дрездена, Гааги, Амстердама! В душе я мог только приветствовать утонченный вкус юной венгерки и все лучше и лучше понимал, с какой силой воздействовало ее неотразимое очарование на чувствительное и нежное сердце брата.
Во второй половине дня никто и не помышлял о том, чтобы выйти на улицу. Доктору пришлось вернуться к своим обычным занятиям. Но у госпожи Родерих и ее дочери не оказалось никаких особых дел, которые вынуждали бы их выйти из дома. В их сопровождении я должен был обойти весь особняк и полюбоваться собранными в нем прекрасными вещами — картинами и изящными безделушками, сервантами с серебряной посудой в столовой, старинными сундуками и ларями на галерее, а на втором этаже — небольшой библиотекой юной девушки, где на видном месте стояли многочисленные произведения классической и современной французской литературы.
Но не думайте, что сад был забыт ради особняка! Отнюдь нет. Мы прогуливались по его тенистым аллеям, отдыхали на удобных плетеных стульях под деревьями, срезали несколько цветов в вазах на лужайке, и один из них мадемуазель Мира собственноручно прикрепила к моей петлице.
— А башня? — воскликнула она. — Разве господин Видаль может подумать, что его первый визит закончится без осмотра нашей башни?..
— Нет, мадемуазель Мира, конечно нет! — ответил я. — Ни в коем случае. Я не получал ни одного письма от Марка, где бы он похвально не отзывался об этой башне (почти как о вас), и я приехал в Рагз только для того, чтобы подняться на вашу башню…