Невидимка и (сто) одна неприятность
Шрифт:
— А твоя мама? — наконец решилась я задать так давно мучающий меня вопрос. — Ты знаешь, почему она?..
— Знаю, — негромко отозвался Лагранж.
— И… как ты? — из всех вопросов, толпящихся в голове — и почему же? и почему после этого ты убегал из дома? и почему тебя отправили именно сюда? и почему выгнали из Академии? и как в конце концов так получилось, что ты здесь чуть не умер один на холодном полу?! — я с трудом выбрала самый безобидный.
Даниэль откинул голову назад, упершись затылком в
— Мне было тяжело принять ее решение, хотя сейчас я его лучше понимаю.
— Ты бы умер в том коридоре, — не удержавшись, упрекнула я.
— Как раз потому и понимаю. Но я рад, что ты меня спасла, седая девочка. Спасибо.
Я вспыхнула и отвернулась. Я же не для того это сказала! И опять он со своей “седой девочкой”?! Невозможно разговаривать с этим человеком.
— Так что тебе тогда привезти? — спросил Лагранж, и в голосе его звучала не обидная, а теплая какая-то насмешка.
И еще что-то звучало, но я не смогла уловить что, только отметила с легкой досадой, что он, в отличие от меня, в откровения не пустился. Наверное, и я зря. Глупая, глупая Лали...
А парень тем временем продолжал:
— Конфеты, — он загнул один палец, — были. Цветы — были, — загнул второй, взялся за третий, задумчиво его пошевелил. — Что там дальше по традиционному списку предполагается, ты не в курсе?
Я фыркнула и по традиции ткнула нахала локтем в бок. Лагранж мученически поморщился, но тут же заухмылялся так, что захотелось сразу стукнуть его еще раз и уже по голове.
Стоп.
С каких пор на мои тычки Лагранж морщится?..
Я выпрямилась, повернулась, и впервые за сегодня подозрительно и внимательно на него уставилась. И…
— Что это? — я протянула руку и коснулась пальцами разбитой губы — припухшей, с красной полоской треснувшей кожи.
И как я сразу не заметила?
Просто я сидела справа, а губа разбита слева, да и неловко было на него смотреть…
— Фигня, в душе поскользнулся, — Лагранж мотнул головой, и я испуганно отдернула пальцы.
Опустила взгляд вниз, туда, куда ткнула локтем.
В душе говоришь?..
А девицы на перемене сегодня просто так обсуждали, что Фишер с фингалом ходит, и гадали, кто зазнайку отметелил на этот раз.
— Покажи ребра! — категорично потребовала я. Вот не зря мы про коридор и подыхающих в нем Лагранжей вспомнили! И ничегошечки ведь не поменялось — ему плохо, а он опять скрывает.
— Лали, не ерунди, — отмахнулся Даниэль.
— Покажи.
Я нахмурилась и насупилась, но мой грозный вид никакого эффекта не возымел.
— Лагранж!
Я попыталась дотянуться и задрать рубашку сама, но мои запястья были ожидаемо перехвачены. Я дернулась в сжавшихся тисках и бессильно закусила губу.
— Даниэль! — это прозвучало почти жалобно.
Парень вздрогнул. И выпустил
Еще не веря, что он так легко сдался, но не дожидаясь, что передумает (или что сама передумаю…), я вытянула форменную рубашку из-за пояса брюк, задрала и тихонько ахнула — живот и бок живописно расцветили багряно-красные кровоподтеки.
Идиот. Это же, наверное, очень больно. А я его локтем…
Я со всей осторожностью, едва касаясь, провела пальцами по воспаленной коже, посылая маленький проверочный импульс, и выдохнула с облегчением — кости и внутренние органы, вроде, не пострадали...
Синяки и мелкие царапины лечить довольно просто, у нас девчонки вечно друг другу залечивают, даже не бегая в медотсек, а вот парни до такого не опускаются, гордо носят свои “шрамы”. И все равно, одно дело синяк, другое — вот это вот. Понятно, что к медсестре не пойдет, но почему он никого другого не попросил?
Что мне-то теперь делать?
Я вспомнила, как сегодня на занятии после одной-единственной удачной попытки сила выворачивалась из пальцев змеей, и рассердилась еще больше. Рунами такое не лечится, а не рунами у меня может и не получиться. Но как его в таком виде оставить?
— Снимай рубашку, — хмуро потребовала я.
— Экая ты шустрая, Лали, мне кажется, нам все же нужно узнать друг друга получше…
— Чего я там не видела? — расфырчалась я, скрывая смущение. — Кстати, ты свитер с рубашкой все же заберешь или мне выкинуть? Мало ли они тебе дороги как память, даже драные… давай-давай, не ломайся.
Лагранж расстегнул пару верхних пуговиц, а дальше стянул рубашку через голову, как майку. Я почувствовала, что щеки опять начинают предательски гореть. Видеть-то видела, но эффект почему-то все тот же! Если не хуже…
Я пододвинулась ближе, опустила голову, прячась за волосами, и склонилась над “пациентом”.
Облизнула пересохшие губы и осторожно положила пальцы на гематому, стараясь смотреть только на нее, а не на ровно вздымающуюся грудь и напряженную мускулатуру пресса.
Давай, Лали, соберись.
Первая попытка провалилась, сила сорвалась, распылилась в воздух, я нахмурилась, тряхнула головой, сжала-разжала ледяные от волнения пальцы и снова положила их на горячую кожу.
Нет, я смогу. Все получится. Надо, чтобы получилось. А то этот дурак так и будет ходить и мучиться из-за своей дурацкой гордости.
Вдох-выдох. Не будь бестолковой бабочкой.
Наконец неяркое серебристое свечение окутало ладони. Неуверенно мигнув пару раз, оно засветило ярче и ровнее, и я боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить концентрацию. Под этим свечением багрово-красный цвет сначала сменился сине-фиолетовый, а потом постепенно начал принимать зеленоватые и желтоватые оттенки — и медленно уменьшаться.