Невидимка с Фэрриерс-лейн
Шрифт:
Однако время от времени Драммонд говорил, что доверил бы Питту все самые деликатные расследования, связанные с политикой, и это было скрытым поощрением. Шеф словно повышал его в ранге, в то же время используя следовательские способности Томаса самым эффективным образом.
Врач судебной экспертизы был незнаком инспектору, прежде они не встречались. Когда Питт вошел в лабораторию, тот стоял за микроскопом у огромного мраморного стола. Лицо его выражало предельную сосредоточенность. Вокруг во множестве стояли бутылочки,
– Поймал! – сказал он радостно. – Клянусь небом, я таки его поймал! Входите и располагайтесь, кто бы вы ни были, и вооружитесь терпением. Через минуту я буду к вашим услугам.
Голос у него был высокий, и говорил он, безотрывно продолжая смотреть в микроскоп, с мягким акцентом жителей горной Шотландии.
Было бы ребячеством обижаться на такое приветствие, и Питт поступил так, как его и просили. Добродушно усмехнувшись, он вынул фляжку из кармана, чтобы сразу же передать ее врачу, как только подвернется подходящий момент.
Несколько минут прошло в молчании, и Томас воспользовался этим, чтобы оглядеть беспорядочное скопление кувшинов, бутылочек и колб, в которых содержались образчики всевозможных тканей. Затем патологоанатом оторвался от микроскопа и улыбнулся Питту.
– Итак, – сказал он жизнерадостно, – чем могу быть полезен, сэр?
– Инспектор Питт, – представился полицейский.
– Сазерленд, – ответил патологоанатом. – Я уже слышал о вас. Должен был сразу вас узнать, извините. В чем дело? Убийство?
– На данный момент меня интересует лишь содержимое этой фляжки, – улыбнулся Томас. – Хотелось бы знать, что в ней.
Он передал Сазерленду сосуд. Тот взял его, отвинтил крышку и осторожно поднес к носу.
– Виски. – Он взглянул на Питта поверх фляжки и опять нюхнул. – Купаж не очень, но, видимо, дорогой. А что там еще содержится, это надо посмотреть. У вас имеются предположения?
– Возможно, там опиум.
– Странный способ им угощаться… Всегда полагалал, что его обычно курят и что от такой привычки не слишком трудно воздержаться.
– Мне кажется, опиум был принят не намеренно.
– Убийство, значит! Так я и думал. Дам знать, как только исследую содержимое. – Он поднял фляжку и прочел выгравированное на ней имя. Линии его лица обозначились резче. – Это не он ли умер вчера вечером? Слышал, как уличные мальчишки-газетчики что-то такое кричали…
– Да, он. Дайте мне знать как можно скорее.
– Разумеется. Если это опиум, я буду знать об этом к вечеру. Если там что-нибудь другое или вообще ничего нет, это займет побольше времени.
– Вскрытие?
– А я и говорю сейчас о вскрытии, – быстро ответил Сазерленд. – Определить, что намешано в виски, – для этого потребуется всего минута. Это несложно. Даже в таком напитке, если он намеренно чем-то не разбавлен.
–
– Если не застанете меня, вот мой домашний адрес, – живо откликнулся Сазерленд. – Я буду здесь до восьми вечера.
И, не сказав больше ни слова, врач снова углубился в свои изыскания.
Питт положил визитную карточку на мраморный стол с адресом полицейского участка на Боу-стрит и вышел, чтобы приступить к расследованию.
Прежде всего надо было узнать, действительно ли Стаффорд имел намерение вернуться к делу Блейна – Годмена. Раз он потрудился потратить время на встречи с Джошуа Филдингом и Девлином О’Нилом, значит, он, по крайней мере, обдумывал такую возможность. И зачем ему было сообщать кому-либо, кроме Тамар, что дело должно оставаться закрытым? У него явно могли быть другие соображения.
Но, может быть, Ливси прав и Стаффорд хотел только доказать раз и навсегда, что Годмен виновен и никаких вопросов по делу и предположений насчет ошибки быть не должно? Сомнения, как бы ни были они понятны, основаны на эмоциях и былых привязанностях; они могут возмутить общественное сознание, подорвать его уверенность в справедливости закона и неукоснительной объективности судопроизводства. Когда же закон не пользуется непререкаемым уважением, от этого страдают все граждане страны. И Стаффорд, который хотел добиться всеобщего уважения к закону, поступил естественно и благородно.
Однако, вновь утверждаясь в том, что Годмен виновен, и оправдывая еще раз закон в глазах Тамар, не мог ли судья выявить какую-то неправильность в ведении того дела? Не боялся ли он, что есть еще некто виновный? Но в чем? Тоже в преступлении? В каком-то тайном, личном грехе? Может быть, теперь ему казалось, что дело гораздо сложнее и что в нем было замешаны двое?
Как ни прискорбно, расследование следует начать с вдовы. Вот почему Томас сейчас медленно шел по тротуару рядом с элегантными леди, направлявшимися к портнихам и модисткам; слугами, спешащими с поручениями, мелкими служащими и торговцами. Утро было колючим, морозным, бодрящим; улицы полнились стуком лошадиных копыт по булыжной мостовой, шумом колес, криками кучеров, зеленщиков, мусорщиков, мальчиков-газетчиков, бродячих артистов, распевавших скандальные куплетцы и песенки из водевилей.
Питт подозвал экипаж и дал кебмену адрес улицы, где находился особняк Стаффорда – Брутон-стрит, недалеко от Беркли-сквер, – который сегодня утром ему вручил дежурный с Боу-стрит. Он откинулся на спинку сиденья, пока кеб, подпрыгивая на неровностях мостовой, катился по Лонг-акр, и стал сосредоточенно обдумывать вопросы, на которые ему хотелось бы получить ответ.
Хуже будет, если окажется, что смерть судьи не имеет никакого отношения к делу Блейна – Годмена. Тогда, учитывая, что Стаффорд в последнее время не был связан ни с каким другим судебным делом, причина его смерти может крыться в чем угодно. Личная месть, семейные проблемы, что-либо связанное с женой, большие деньги…